Франц Энгел

Бывают моменты, когда я бы сбежала, если бы могла. Но при нынешних обстоятельствах я не смею предстать перед матерью, а больше мне некуда идти. Дни проходят один за другим - длинные и одинокие. Потому что он трудится, словно какой-то поденщик, которому приходится зарабатывать свой рис, вместо того, чтобы быть тем, кто он есть - сыном богатого сановника. Рано утром, еще солнце не успевает передать теплоты своих лучей новому дню, он уходит на работу, и я остаюсь одна в этом доме до вечера. Остаются и незнакомые слуги в кухне, но мне неловко подслушивать их болтовню.

Ах! Иногда я думаю, что было бы лучше прислуживать его матери и жить во дворах с другими снохами! По крайней мере, я бы тогда слышала голоса и смех. Здесь молчание целый день окутывает дом как туман.

Мне ничего иного не остается, кроме как сидеть, размышлять и мечтать, как овладеть его сердцем.

Я встаю рано утром, тщательно готовлюсь предстать перед ним. Даже когда ночью мне неспокойно и я долго не могу заснуть, все равно я поднимаюсь с зарей, умываю лицо кипяченой ароматной водой, умащаюсь маслами и благовониями. Мне кажется, так я сумею удивить его и покорить. Но сколь рано бы я не вставала, всегда застаю его за рабочим столом.

Каждый день повторяется одно и тоже. Я покашливаю легонько и как можно тише поворачиваю круглую ручку на его двери. Ах, эти странные твердые крючки, сколько времени мне понадобилось вертеть их в разные стороны, прежде чем удалось постичь их тайну! Супруга моего раздражает моя неуклюжесть, поэтому я упражняюсь, когда его нет. И не смотря на это, ранним утром мои пальцы часто соскальзывают с гладкой поверхности холодного фарфора, и сердце мое замирает. Он не любит медлить, и когда ходит, двигается так порывисто, что мне становится страшно, не случится ли с ним что-нибудь.

Он совершенно не заботится о своем здоровье. День за днем, когда в холодные утренние часы я подношу ему чай, он его берет, не поднимая глаз от книги. Тогда зачем я еще до зари посылаю одну из служанок покупать свежий жасмин для моей прически? Даже его аромат не способен проникнуть сквозь страницы чужеземных книг. После того, как он уходит, я проверяю выпил ли он свой чай. Чаще всего я вижу, что он не прикасался к крышке на чашке и чайные листики спокойно плавают в едва окрашеной воде. Единственное, что он любит, это его книги.

* * *
 

Я снова поразмыслила надо всеми преподанными мне матерью хитростями, что делать, чтобы нравиться супругу. И решила приготовить вкусные яства, распалить его аппетит. Послала слугу купить свежезаколотую курицу, бамбуковые веточки из Хончжоу, мандариновой рыбы, имбиря, рафинированного сахара и соевого соуса. Все утро я готовила, и не забыла ничего, из того, что могло бы сделать яства более богатыми и изысканными на вкус. Когда я закончила, приказала слугам подавать их едва к концу ужина, чтобы супруг мой воскликнул:

- А, лучшее идет последним! Это царское угощение!

Но когда их принесли, он принял их совсем естественно, словно часть обыкновенной еды. Едва притронулся к ним и ничего не сказал. Я сидела и взволнованно наблюдала за ним, он молча ел бамбуковые веточки, как будто обыкновенную капусту с огорода!

В ту ночь, после того, как я перенесла первый удар разочарования, я сказала себе:

- Так получилось, потому что я не догадалась поднести ему его любимое блюдо. Он не говорит, какие кушанья предпочитает, значит, пошлю кого-нибудь спросить у его матери.

Я отправила с этим поручением слугу, и мать моего супруга ответила: «До того как он пересек Четыре моря, он любил мясо утки, испеченое до красноты в желе из дикого боярышника. Но после тех лет, которые он провел вдали от дома, он привык к варварским полусухим кушаньям западных народов, он утратил свой вкус и не придает более значения изысканной пище».

Я отказалась от своих опытов. Мой супруг ничего не желал от меня. Он не нуждался ни в чем, что я могла бы ему предложить.

* * *
 

Однажды вечером, спустя пятнадцать дней после нашего переезда в новый дом, мы вдвоем сидели в гостиной. Когда я вошла, он читал одну из своих больших книг. Проходя к своему стулу, я заметила мельком на раскрытой странице человеческое тело во весь рост, но к моему ужасу без кожи - только кровавая плоть! Я была возмущена и изумлена тем, что он читает такие странные книги, но не посмела его расспрашивать.

Я сидела на одном из чудовищных стульев из тростника, не откидываясь на спинку, так как неприлично расслабляться перед собственным супругом. Я скучала по родному дому, вспоминала, что как раз в это время наложницы с их крикливыми детьми собираются на ужин при свете свечей. Моя мать сидит на своем обычном месте, во главе трапезы, а служанки под ее руководством разносят тарелки с овощами и дымящимся рисом и раздают всем палочки для еды. Все накормлены, все счастливы. Отец мой посещает нас после ужина, играет с детьми наложниц. Потом, закончив работу, служанки усаживаются на маленькие стульчики во дворе и принимаются сплетничать в полумраке. Моя матушка проверяет счета с главным повором; высокая красная свеча освещает ее трепещущим светом.

О, как бы мне хотелось очутиться там! Я бы гуляла среди цветов, заглядывала бы в чашки лотосов, не созрели ли в них семена. Уже пришло время, лето подходит к концу. Когда поднимется месяц, моя матушка, возможно, захочет взять в руки арфу и сыграть несколько своих любимых песен. Правая рука играет главную мелодию, а левая - минорный аккомпанимент.

При этих мыслях я поднялась взять арфу. Я достала ее осторожно из лакированого ящика, на крышке которого перламутровые образы восьми музыкальных духов. Внутри, на самой арфе, наклеены различные виды дерева, они добавляют богатство тонам, когда зазвенят от прикосновения к ним струны. Арфа и коробка принадлежали матери моего отца. Они были привезены из Куантун ее отцом, как награда за то, что она перестала плакать, когда ей стягивали ноги.

Я легонько тронула струны. Они издали меланхоличный слабый звук. Это старинная арфа моего рода, и на ней пристало играть под деревьями, при лунном свете, возле тихих вод. Тогда она поет сладко и волшебно. Но в молчаливой и чужеродной комнате голос арфы звучал приглушенно. Я поколебалась, потом сыграла короткую песенку времен Сун.

Супруг мой поднял голову:

- Очень красиво, - сказал он любезно. - Я рад, что вы умеете играть. Когда-нибудь я куплю вам пианино; тогда научитесь играть и западную музыку.

После он вновь погрузился в чтение.

Я наблюдала, как он читает эту ужасную книгу, и продолжала легко касаться струн, не задумываясь о том, что они поют. Я ни разу в жизни не видела пианино. Что я стану делать с подобным чудным предметом? Я внезапно престала играть, оставила арфу и сидела с опущенной головой и пустыми руками.

После долгого молчания супруг мой закрыл книгу и посмотрел на меня задумчиво:

- Гуй-Лань, - сказал он.

Мое сердце подскочило. Впервые он назвал меня по имени. Что он хотел мне сказать, наконец? Я смущенно подняла на него глаза. Он продолжал:

- С тех пор как мы женаты, я постоянно собирался спросить вас, не хотите ли развязать ваши ноги? Это вредно для всего вашего тела. Видите, вот как выглядят ваши кости.

Он взял карандаш и быстро нарисовал на первой попавшейся странице своей книги ужасную, босую, скрюченую ступню.

Откуда он знал? Я никогда не снимала при нем обувь. Мы, китаянки, никогда не показываем перед людьми свои ноги. Даже на ночь надеваем мы белые носочки.

- Откуда вам известно? - спросила я задыхаясь.

- Я же врач, учившийся на Западе, - ответил он. - В конце концов, я хочу, чтобы вы их развязали, потому что они некрасивы. А и перевязывание ног уже не в моде. Это вас не убеждает?

Он улыбнулся тепло и ласково.

Но я резко прибрала свои ноги под стул. Я была изумлена его словами. Некрасивы? Я всегда гордилась своими маленькими ногами! Моя мать все мое детство самолично руководила отмачиванием в горячей воде и перевязыванием - каждый день все туже и туже. Когда я плакала от боли, она мне говорила, чтобы я не забывала, в один прекрасный день супруг мой похвалит красоту моих ног.

Я опустила голову еще ниже, пыталась скрыть свои слезы. Я вспомнила обо всех бессонных ночах, обо всех днях, когда я не могла есть, не хотела играть. Когда я сидела на краю своей кровати и качала несчастными моими ногами, чтобы облегчить давление крови в них. И сейчас, после всех этих мучений, после того, как минул едва год, как истезания закончились - он мне говорит, что они для него некрасивые!

- Не могу! - произнесла я.

Я встала и слезы душили меня. Я выбежала из комнаты.

Не то чтобы мне так сильно были важны мои ноги. Но если даже они, обутые в искусно вышитые туфли, не нравились ему, как могла я надеяться, что завоюю его любовь?

Спустя две недели я впервые после свадьбы отправилась посетить мою матушку по нашему китайскому обычаю. Супруг мой больше не говорил со мной о снятии повязок. И не называл меня больше по имени.