Франц Энгел

Когда я простилась с родным домом и взошла на большие красные носилки, чтобы меня отнесли в дом моего супруга, я ни мгновенья не думала, будто могу ему не понравиться. Я с удовольствием отмечала, что я стройна и легка, что у меня белое лицо, на которое другие любят смотреть. По крайней мере в этом отношении он не будет разочарован.

Во время обряда с вином я тайно поглядывала на него сквозь красную бахрому моей вуали. Он стоял в своих жестких, черных, чужеземных одеждах. Он был высок и строен, словно молодой тростник. Сердце мое оцепенело и распалилось одновременно. Мне болезненно хотелось уловить хоть один его взгляд. Но он не обернулся ко мне ни разу, чтобы заглянуть под мою вуаль. Мы вместе выпили чаши с вином. Поклонились дощечкам его предков. Я встала на колени перед его почтенными родителями. Отныне я сделалась их дочерью, навсегда покинув свое семейство и свой род. А он на меня ни разу не взглянул.
  
* * *
 

Той же ночью, после того, как и празненство, и смех с шутками, кончились, я села одна на постель в нашей брачной спальне. Меня душил страх. Час, о котором я размышляла и мечтала, которого боялась всю жизнь, наступил - час, когда мой супруг впервые посмотрит на мое лицо и мы останемся наедине. Холодные мои руки были стиснуты ладонь к ладони у меня на коленях. Тогда он вошел, все так же высок и мрачен в своих чужеземных одеждах. Сразу приблизился ко мне, молча поднял мою вуаль и долго на меня смотрел. Так он признал меня своей. После он взял мою ледяную руку в свои. Мудрость моей матери научила меня следующему:

- Будь скорее холодна, нежели пламенна. Имей скорее вкус вина, чем пресыщающую сладость меда. И желание его никогда не угаснет.

Вот почему я позволила ему взять меня за руку не без известного сопротивления. Он внезапно отстранился от меня. Потом он начал говорить сурово и важно. Сначала я не понимала его, потому что звук его голоса изумил меня: спокойный, глубокий мужской тембр, который заставлял мою плоть дрожать от страха. Постепенно я начала понимать смысл его слов, и он показался мне странным. О чем это говорил мой муж?

- Невозможно требовать от вас ни с того ни с сего почувствовать привязанность к человеку, которого вы видите первый раз в жизни, как и я, впрочем, впервые вас вижу. Вас вынудили вступить со мной в брак, как вынудили и меня. До этого момента мы с вами были беспомощны. Но теперь мы уже предоставлены самим себе и можем построить свою жизнь в соответствии со своими собственными желаниями. Касательно меня, я хочу пойти новыми путями. Хочу в каждом видеть человека, равного мне. Никогда я не стану принуждать вас делать что-либо против вашей воли. Вы не моя собственность, не мое имущество. Если желаете, будьте моей подругой.

Вот слова, которые я выслушала в свою первую брачную ночь!

 

Сначала я была озадачена, и не могла поверить своим ушам. Я равна ему? Почему? Неужели я не жена ему? Если не он будет говорить мне, что делать, то кто же тогда? Не господин ли он мне по закону? Никто не принуждал меня выходить за него – к чему еще я могла бы стремиться, кроме как выйти замуж? И как я могла бы выйти замуж, если бы мои родители не устроили все должным образом? И за кого, если не за мужчину, с которым я была обручена всю жизнь? Все произошло согласно нашим обычаям. Я не способна была понять, где кроется принуждение.

После слова его вновь начали жечь мне уши: «Принудили вас, как принудили и меня». Вдруг мне стало дурно от страха. Неужто он хотел сказать, будто не желал взять меня в жены?

О, сестра моя, какая тревога, какое горькое мученье!

Я принялась ломать руки, не смела вымолвить и слова, не знала, как ответить ему. Он положил одну свою ладонь на мои пальцы, и так мы сидели и молчали какое-то время. Но я хотела, чтобы он убрал руку. Я ощущала его взгляд на своем лице. В конце концов, он заговорил тихим и печальным голосом:

- Случилось то, чего я боялся. Вы не хотите, не способны доверять мне. Не смеете порвать с тем, чему вас научили, вы можете лишь говорить и делать то, что полагается. Слушайте, я не требуют от вас разговаривать со мной. Но, пожалуйста, дайте мне знак. Желаете ли вы попытаться пойти новым путем вместе со мной? Кивните.

Он смотрел на меня в упор. Я чувствовала тяжесть его взгляда. Что он хотел сказать? Почему ничего не получилось по предначертанному обряду? Я должна была стать его женой, матерью его сыновей. С того момента началась моя мука мученическая - эта тяжелая ноша, что не оставляет меня ни днем ни ночью! Не знала я, как мне поступить. И в моем отчаянии и неведении я опустила голову.

- Благодарю вас, - сказал он, встал и отнял руку, - отдохните в этой комнате. Помните, что вам нечего бояться, ни сейчас, ни когда бы то ни было. Простите. Эту ночь я посплю в маленькой соседней комнате.

Он развернулся и быстро вышел.

* * *
 

О, Гуан-Инь, богиня милосердия, смилуйся надо мною, смилуйся! Я еще ребенок, так молода, так напугана в своем одиночестве! Никогда я еще не спала вдали от дома. А сейчас мне надо было ложиться самой, наконец, я узнала, что не нравлюсь ему!

Я подбежала к дверям с безумной мыслью вернуться к моей матери. Но опомнилась, едва рука моя коснулась тяжелого железного засова. Для меня не было возвращения назад. Даже если каким-то чудом я сумела бы найти выход из незнакомых дворов моего нового жилища, за ними находилась незнакомая улица. И если невероятным образом мне удастся найти дорогу до ворот моей семьи, они не откроются, чтобы принять меня. Даже если мой голос тронул бы старого привратника и он позволил бы мне пройти до порогов детства, моя мать остановила бы меня и вернула бы к исполнению моего долга. Я представила ее себе, неумолимую и печальную, как она приказывает мне немедленно отправляться обратно в дом моего супруга. Я уже не принадлежала к ее семье.

Медленно сняла я с себя свадебный наряд и сложила осторожно. Долго потом сидела на краю большой кровати с балдахином, боясь ложиться под его огромную тень. Слова моего супруга вертелись в моей голове, лишенные всякого смысла. Наконец, глаза мои наполнились слезами, я закуталась в одеяла и рыдала долгие, мучительные часы, до тех пор пока меня не охватил неспокойный сон.

Проснулась я на заре и первым делом удивилась, обнаружив себя в незнакомой комнате. Тяжелые воспоминания начали всплывать в моем сознании. Я соскочила с постели и быстро оделась. Когда служанка вошла с теплой водой, усмехаясь и оглядываясь испытующе, я опомнилась. Слава богам, я научилась у своей матери владеть собой и сохранять свое достоинство. Пусть никто не узнает, что я не пришлась по вкусу своему супругу. Я произнесла:

- Отнесите воду господину. Он одевается в соседней комнате.

Я нарядилась гордо в златотканый пурпур и надела золотые серьги в уши.

* * *
 

С тех пор как мы виделись, сестра моя, прошел целый месяц. Страшные события случились за это время в моей жизни.

Мы уехали из дома его предков! Он посмел заявить, что почтенная его матушка ведет себя деспотично и что он не желает, чтобы жена его была рабыней в доме.

А все началось с одной мелочи. Когда закончились свадебные торжества, я должна была представиться его матери. Поднялась я рано, позвала рабыню и велела принести мне горячей воды. Я вылила всю воду в металлический таз и после, следуя за рабыней, отправилась к матери моего супруга. Я поклонилась ей и сказала:

- Прошу тебя, почтенная, соблаговоли освежиться, вымыв руки в этой горячей воде.

Она лежала в своей постели - огромная гора под сатиновыми покрывалами. Я не смела взглянуть на нее, когда она приподнялась, чтобы вымыть руки и сполоснуть лицо. Закончив с умыванием свекровь подала молча знак забрать таз с ее кровати, и уходить. Не знаю, или рука моя зацепилась за тяжелые шелковые занавеси, или от страха задрожала. Когда я подняла таз, он перевернулся и немного воды пролилось на постель. Моя кровь застыла от ужаса. Свекровь раскричалась гневно и визгливо:

- Очень хорошо! Это называется сноха!

Я знала, мне нельзя извиняться. Повернулась и пошла, держа таз в трясущхся руках, слезы заволокли мои глаза. Выйдя из комнаты, я встретила своего супруга, который как раз проходил там. Я заметила, он сердится. Мне стало еще страшнее, как бы он не принялся упрекать меня, что в первый же раз я опозорилась перед его матушкой. Я не могла освободить руки и вытереть слезы, которые я чувствовала, собирались в уголках глаз и текли вниз по щекам. Я прошептала, как какое-то неразумное дитя:

- Таз выскользнул...

Но он меня перебил:

- Я вас не упрекаю. Но не хочу больше, чтобы моя жена исполняла все эти рабские обязанности. У моей матери сотня рабынь!

Я попыталась объяснить ему, что хотела оказать его матери должное почтение. Матушка учила меня старательно всем выражениям внимания, какими сноха обязана окружить мать своего супруга: подниматься из учтивости при ее приходе и стоять в ее присутствии, мыть ее чайную чашку, медленно наливать только что завареный чай и подносить его осторожно обеими руками. Ни в чем не должна я ей отказывать. Должна любить ее как родную мать и молчаливо сносить любые ее упреки, хотя бы и несправедливые. Я была готова покорятся...

 

Но супруг мой не обратил внимания на мои слова, он уже принял решение. Однако, изменения не происходят так легко. Его родители приказали ему остаться в доме их предков, согласно старинному обычаю. Отец его ученый, невысокий, худощавый и сгорбленный под грузом знаний человек. Усевшись справа за столом в общей комнате, под семейными дощечками, он погладил трижды свою редкую белую бороду и сказал:

- Сын мой, останься в моем доме. Все мое - твое. Здесь много места и еды хватит на всех. Никогда тебе не придется утомлять себя физическим трудом. Проводи дни свои в достойном безделье и изучай все, что желаешь. Позволь снохе твоей почтенной матери рожать сыновей. Три поколения мужчин под одной крышей - это понравится Небу.

Но мой супруг был несговорчив и нетерпелив. Вместо того, чтобы поклониться своему отцу, он воскликнул:

- Я хочу работать, папа! Я владею профессией - самой благородной в западном мире. И народить сыновей совсем не входит в мои ближайшие планы. Я стремлюсь дать своей стране плоды умственной деятельности. Даже обыкновенная собака способна покрыть всю землю плодами плоти!

В это время я, подглядывая из-за синих занавесей на дверях, слушала как разговаривает сын с собственным отцом и ужас наполнял мое сердце. Если б он был старшим сыном, оставался в семье, воспитываясь в почтении к древним обычаям, он никогда не посмел бы так противостоять воле родителя. Годы, проведенные в чужих краях, где молодежь не уважает старших, отняли у него сыновье чувство. Воистину, когда мы уходили, он сказал очень любезные слова своим родителям; обещал им сохранить свою любовь к ним. Но все равно, мы переехали!

Этот новый дом нечто невиданное для меня. У него нет двора. Есть лишь маленький прямоугольный коридор, куда выходят все двери и откуда поднимается крутая лестница наверх. Когда я впервые поднялась по этой лестницу у меня не хватило смелости сойти обратно. Ноги мои не привыкли к таким крутым ступеням. Я села и принялась съезжать со ступеньки на ступеньку, схватившись за перила. После я заметила, что немного свежей краски осталось у меня на одежде, и поспешно ее сменила, чтобы супруг мой не стал меня расспрашивать и не посмеялся бы над моим страхом. Он начинает смеяться внезапно, отрывисто и очень шумно. Я боюсь его смеха.

Что касается мебели, ума не приложу как можно ее поставить как следует в подобном доме. Места ни на что не хватает. Я привезла из дома моей матери в виде приданого стол со стульями массивного тикового дерева, и кровать, широкую, словно брачное ложе. Супруг мой поставил стол и стулья в одной второстепенной комнате, которую называет «столовая», а большая кровать, на которой, я думала, мне предстоит рожать сыновей, не влезла ни в одну маленькую верхнюю комнату. Я сплю на ложе из бамбука, как какая-то служанка, а супруг мой спит на железной кровати, тесной, будто скамейка, в другой комнате. Не могу я привыкнуть ко всем этим странностям.

В большой комнате, которую он называет «гостиная», он поставил кресла, которые купил сам. Странные, безобразные кресла, ни одно не похоже на другое, а некоторые сделаны из самого обыкновенного тростника. Посредине комнаты стоит маленький столик, покрытый шелковой скатертью, на нем несколько книг. Ужасно некрасиво!

По стенам он развесил снимки своих школьных друзей и кусок бархата, покрытый чужестранными буквами. Когда я его спросила не это ли его диплом, он очень долго смеялся. Потом он показал мне свой настоящий диплом. Это отрез отглаженой кожи, покрытый странными черными надписями. Он показал мне на нем свое имя, за которым шли какие-то витые знаки. Первые два обозначали название школы, а другие два - его качества, как доктора западной медицины. Я спросила его, равны ли эти знаки по чину нашему «Хан-Линь», а он вновь рассмеялся и ответил, что не может быть никакого сравнения. Диплом помещен в стеклянную рамку и висит на почетном месте на стене - на том же месте, где в приемном салоне дома моей матери висит величественный портрет старого императора Мин.

Ах, этот мерзкий западный дом! Не могу представить его своим домом! На окнах широкие квадраты из совсем прозрачного стекла вместо гравированных решеток и рисовой бумаги. Солнечный свет блестит по белым стенам и падает на каждую пылинку по мебели. Я не привыкла к такому беспощадному свету. Если я накрашу губы и покрою пудрой лицо, как меня учили, этот свет все подчеркивает, и мой супруг говорит:

- Пожалуйста, не разрисовывайтесь так для меня. Мне нравится, когда женщины выглядят естественно.

А не употреблять мягкость пудры и теплоты пурпура для губ, означает оставить образ своей красоты незавершенным. Все равно, что считать прическу достаточно гладкой, не намазав волосы маслом, или надеть обувь без шнурков. В китайском доме свет приглушается решетками и гравировкой и нежно обнимает женские лица. Как я могу быть красивой для него в таком ужасном доме?

Больше того, эти окна дурацкие. Супруг мой купил белого полотна и приказал сшить из него занавеси. Я удивляюсь, зачем сначала делать дыру в стене, потом ее стеклить, а под конец, это стекло требуется покрывать материей!

Что до пола, он сделан из дерева, и при каждом шаге чужестранной обуви моего мужа скрипят половицы. Он купил тяжелую шерстяную материю с цветами по ней, покрывать пол. Это меня тоже удивляет. Боюсь я, мы ее испортим, слуги забудутся и начнут плевать на нее. Но он разозлился, когда я сказала ему об этом, и заявил, что не позволит плевать на пол.

- Тогда куда? - спросила я.

- На улицу, если это действительно необходимо, - ответил он коротко.

Но это распоряжение сложно было исполнять слугам, даже и я иногда забывала и плевала шелуху от семечек дыни на ковер. Тогда муж мой купил маленькие неуклюжие кувшины для каждой комнаты и заставил всех ими пользоваться. Нечто изумительное, сам он использует свой платок, а потом снова складывает его в карман. Отвратительный западный обычай!