Франц Энгел

- Наши деды пользовались кисточкой и куском туши, а что имеем мы - их недостойные потомки, что у нас есть за душой важного, что можно было бы передать? Более важного, чем их величественные слова? Зачем нам понадобилась такая скорость? - раскричалась она в возмущении. А когда услышала, что слова могут путешествовать через море, она сказала:

- А что мы можем сообщить этим варварам? Не поместили ли между нами и ими мудрые боги море, чтобы разделить? Нечестиво соединять то, что боги разделили.

Теперь эта необходимось в быстрых сообщениях коснулась и ее!

- Я думала, никогда не придется мне прибегать к этим чудным изобретениям, - сказала она скорбно. - И так бы и было, если б сын мой оставался дома, в собственной стране. Но когда связываешся с варварами, ты вынужден впрягать дьявола в свою мельницу.

Я попыталась ее успокоить.

- Матушка, не скорбите так сильно. Брат мой послушен. Он подчинится и откажется от этой сумасшедшей идеи бегать за чужестранкой.

Но она отрицательно покачала головой и подперла лоб рукою. Меня охватила внезапная тревога. Она выглядела больной. Никогда матушка не отличалась полнотой, но теперь она совсем высохла, и рука ее, которой она поддерживала голову, дрожала. Я наклонилась, разглядеть ее получше. Она начала медленно говорить.

- Я уже давно поняла, - произнесла она, и голос ее звучал слабо и устало, - что когда какая-нибудь женщина проберется в сердце мужчины, глаза его обращаются внутрь, и не видят ничего вокруг, кроме нее, на какое-то время он становится слепым для остального мира.

Матушка остановилась, вздохнула, после продолжила:

- Разве отец твой не считается почтенным человеком? И все равно я давно примирилась с тем, что когда его пленяет красота какой-нибудь женщины и распаляет желание его, на известное время он становится словно ненормальным, ничего не в состоянии его вразумить. А у него было двадцать певиц, кроме тех голодных ртов, которых он привел в дом наложницами - у нас их уже три. И единственная причина по которой у нас пока не появилась еще одна - его желание к девушке из Пекина угасло, раньше того, как завершились переговоры. Разве может сын показать себя мудрее отца? Мужчины!

Она внезапно встала, сжала губы, рот ее, полный презрения, стал походить на живое существо.

- Тайны их, как змеи, всегда обвиты около живого тела какой-нибудь женщины!

Я села, ужаснувшись ее словам. Она никогда прежде не говорила при мне о моем отце и его наложницах. Я вдруг проникла в тайные уголки ее души. Огорчение и страдание пылали в ней, словно огонь в утробе. У меня не находилось слов ее утешить – у меня, любимой жены своего мужа. Я попыталась представить, что он берет себе вторую супругу. Не получалось. Я могла лишь вспоминать часы, дни нашей любви. И невольно глаза мои остановились на сыне, который играл с маленькими сладостями. Какие слова утешения, сумела бы я отыскать для моей матушки?

И все равно я горячо желала сказать ей хоть что-нибудь.

- Возможно чужестранка... - начала я опасливо.

Но матушка ударила своей длинной трубкой по полу. Она только что взяла ее со стола и принялась наполнять торопливыми и дрожащими пальцами.

- Не будем о ней, - отрезала она. - Я сказала. Теперь сыну моему остается только покориться моему приказу. Он вернется и жениться на дочери Ли, своей невесте, и от нее у него родится первый сын. Исполнив таким образом свой долг перед предками, он сможет взять себе какую угодно женщину в любовницы! Я не жду, что сын окажется совершеннее своего отца. Но сейчас - молчание. И оставь меня. Я очень устала. Мне надо полежать, отдохнуть.

Я не могла и слова сказать, видела, она на самом деле очень бледна и тело ее клонится к полу, словно сломанная тростинка. Я взяла сына и ушла.

* * *
 

Вернувшись домой, я со слезами на глазах сказала мужу, что не сумела облегчить горе моей матушки. Он положил руку мне на голову, попытался меня утешить и попросил меня ждать терпеливо возвращения брата. Он был так мил и добр со мной, что я начала верить в будущее. Но на следующее утро, как только он ушел на работу, мои сомнения вернулись. Не могу забыть я свою матушку!

В эти скорбные годы она жила с надеждой каждой хорошей женщины - сын ее сына станет опорой ее старости, позволит ей исполнить долг свой по отношению к семейству. Как посмел брат мой поставить легкомысленное желание выше жизни своей матери? Я стану упрекать брата, все ему выскажу, и то, что я услышала от матушки, я припомню ему, что он единственный ее сын, а после скажу:

- Как ты посмеешь положить на колени нашей матери ребенка от какой-то чужестранки?