Франц Энгел

Жизненный путь молодого поколения начала II века до н.э., его воспитание и обучение позволяют понять, почему, почти что против воли этого поколения, оно было настолько очаровано и пропитано греческой культурой, почему это поколение было проводником эллинистического мышления, образа жизни и моды. Впрочем, далее будет показано, что описанный процесс проходил со стороны политиков новой волны не бесконтрольно и полностью укладывался в рамки политической перспективы развития государства. Ведь для тех, кто заинтересован в появлении и развитии моды, она является действенным орудием власти.

Эллинистическая мода зародилась в особых условиях слома традиций италийского эллинизма, неразрывно связанных с римской культурой. Рим быстро научился не считаться с Грецией и в итоге завоевал ее. Для власть имущих Рима, для аристократии этот шаг был началом непрекращающегося культурного обмена. Начиная рассказ о македонских войнах историк Полибий писал о постоянных посольских миссиях из Рима в Грецию и обратно. То восхищение перед мраморными храмами, статуями и живописью, что испытал Эмилий Павел, овладело и римскими послами. Греция привила им вкус к прекрасному. Они стали ходить в театры, знакомиться с другими гранями греческого искусства.

Спустя несколько десятков лет, вслед за триумфом в войне, наградой Риму стали произведения искусства. Во время триумфальных шествий всю добычу провозили перед очарованной публикой. А победы над греческими поселениями приносили удивительную добычу совсем иного рода, нежели войны с нарбоннскими галлами или сабинами. Например, в 272 году до н.э., после взятия Таранта, вместо унылого зрелища в виде «прогона» скота и нагруженных примитивным оружием телег зрители увидели «золото, пурпурные мантии, статуи, картины, все изыски, которыми был богат Тарант». То же великолепие царило при триумфе по случаю сдачи последнего этрусского города Вольсинии в 265 году до н.э. — две тысячи статуй провезли по Риму. После взятия Сиракуз в 212 году до н.э. Марцелл, желая ошеломить римских граждан во время своего триумфа, свез в Рим огромное количество предметов искусства. По свидетельству Плутарха, если у римских завоевателей предыдущих поколений разграбление храмов и святых мест было не в почете, то «полководческая молодежь» была признательна грекам за облагораживание облика Рима с помощью греческих ценностей. Нетрудно представить триумф Фламиния в 194 году до н.э. — шествие продолжалось два дня: чеканные серебром вазы, предметы из бронзы сменялись статуями из бронзы и мрамора. Тит Ливии даже уточнил, что вес всех серебряных изделий составлял 270 000 ливров.

Во II веке до н.э. подобные сокровища служили не только для украшений храмов и публичных мест. Полководцы-триумфаторы приобрели привычку украшать ими свои частные поместья, сделав трофеи визитной карточкой престижа и власти. Военные достижения дали им право заказывать у греческих живописцев полотна с изображением своих побед, воздвигать собственные статуи, похожие на греческие образцы. Так, Фламиний отдал приказ поместить свое изображение на написанном по-гречески посвящении в книге, — точно так же, как он поступил с дарственными надписями на жертвенных подношениях в Дельфийском храме. Искусство становится в Риме привилегией высшего класса. Новое понимание искусства порождает желание аристократической молодежи по-иному трактовать его сущность.

Новый тип образования четко обусловлен влиянием эллинистической культуры и не совпадает со старым, который отцы семейств давали mos maiorum, по обычаю предков. До середины III века до н.э. молодой римлянин воспитывался за стенами собственного дома или же у близкого друга отца, который, помимо основных предметов, преподавал юноше право и постепенно вводил его в сферу политики. И вот уже в 250 году до н.э. один аристократ поручил воспитание и обучение греку-рабу из Таранта. Раб этот отлично справился со своими обязанностями, поскольку в благодарность ему была дарована свобода. Впоследствии он стал знаменитым драматургом Ливием Андроником. Именно эта история явилась прообразом новой моды в образовании: аристократы стали брать рабов в наставление детям. Нужно отметить, что с завоеванием всей территории Греции в Рим попало множество рабов-греков, с той поры увеличивавших численность римского плебса. Миграция не могла не привести рано или поздно к изменению менталитета римлян. С конца III века до н.э. почти каждый второй вольноотпущенник открыл свою школу, — так появилась система общественного образования. Даже если некоторые римские граждане еще не доверяли своих детей грекам, будучи не в силах мириться, что раб может стать учителем, то мода требовала выполнения новых предписаний. Новоявленные учителя прежде всего обучали чтению, грамоте и счету. Естественно, греческий язык входил в обязательную программу. И многие рабы-учителя вели занятия исключительно на своем родном языке, в особенности для детей аристократов, поскольку, как уже было сказано, люди, подобные Фламинию, Эмилию Павлу, Сципиону, прекрасно владели языком Платона. Представляется чрезвычайно интересным проследить, каким образом греческий язык проник в культурную жизнь Рима и какие социальные слои испытали его влияние. Нет сомнений, что римляне впервые услышали греческую речь гораздо раньше, если учесть их постоянные контакты с греческими торговцами и ремесленниками с первых дней существования Вечного города. Но не это основная причина того, что римляне говорили по-гречески. Возможно, решающим фактором были тесные связи Рима с греческими поселениями на юге Апеннинского полуострова. По легенде, в 292 году до н.э. Марк Кассиан Постумий был направлен с дипломатической миссией в Тарант, где хотел объясняться на греческом, но его корявая речь спровоцировала смех и издевки носителей языка. И даже век спустя, в 155 году до н.э., посетившие Рим греческие философы наняли переводчика. Быть может, римские аристократы владели не родным языком не в совершенстве. В то же время каждый посол Рима в Греции прекрасно владел греческим языком, так как македонский царь Персей жаловался на предполагаемую слежку со стороны Сената. Греческий язык уже не был загадкой ни для Сципиона, ни для Эмилия Павла или Фламиния, который воспользовался знанием этого языка для захвата Фив в 197 году до н.э. Плутарх писал, что император пешком вошел в город, ведя беседу с неким греком так, что даже носитель языка не увидел в римлянине чужеземца и врага! Подобных историй про римских политиков, прекрасно владеющих греческим языком во II веке до н.э., очень много. Например, Гракх Старший общался с родосцами на их родном языке, или консул, а затем проконсул Публий Лициний Красс в 131 году до н.э. вершил суд на греческом языке, используя в случае необходимости один из четырех диалектов. В знатных римских семьях первостепенное значение греческого языка было уже не в диковинку, учитывая новую роль рабов-учителей, с которыми дети учили греческий, еще не освоив латынь. Древо новой традиции пустило глубокие корни: Цицерон на греческом преподавал риторику своим детям, а позднее Квинтилиан оправдал его выбор языка. В то же время низы общества вообще не говорили на чуждом им языке, за исключением рабов и вольноотпущенников греческого происхождения. Точнее, в народ вошло некоторое количество слов и выражений с греческой этимологией, которые усвоились благодаря контактам с рабами и торговцами и которые можно было встретить в произведениях Плавта. Греческий язык стал культурной разграничительной линией между классами и, следовательно, достоянием высшего общества. Причины потребности аристократии в скорейшем введении в моду греческого языка лежат на поверхности. Греческая письменность являлась отличительным признаком превосходства аристократии над плебсом, который в борьбе против засилья греческого языка отстаивал свои политические интересы. Но и это еще не все. Греческий язык надолго вошел в жизнь римской знати. В письмах доходило до взаимных уколов по поводу владения собеседником новым модным языком, даже многомудрые римлянки, забывшись, стремились быть физически похожими на гречанок. Ювенал жаловался, что, сверх того, «все тревоги, вспышки гнева, радости, заботы, дела сердечные выходили наружу, облекаясь в греческую словесную форму. И любили теперь тоже на греческий манер». Великий сатирик готов простить это увлечение модой молодой девушке, но никак не восьмидесятишестилетней старухе!

С модой на греческий язык в систему обучения вошло и изучение греческой литературы. В конце III века до н.э. молодым аристократам открывалась новая культура мышления. Они стали отдавать себе отчет, что их отцы не знали или пренебрегали интеллектуальным богатством Греции. Рассказывая юным умам о лучших образцах греческой литературы, рабы-учителя пробуждали в учениках желание создать нечто подобное. Новые культурные и духовные возможности римлян, доступность красот Греции и знание ее языка сказались на настроении умов и на характере замыслов молодого поколения.

Что представляли собой обучение и воспитание юного Сципиона Эмилиана? Покоритель Пидны Эмилий Павел конфисковал библиотеку царя Персея и подарил ее сыновьям. В один миг все сокровища греческой литературы оказались в руках томившихся в ожидании новых знаний римских аристократов. Там были и исторические хроники, и сочинения по философии, и поэзия. Сципион познакомился с творчеством Ксенофонта и, скорее всего, попал под влияние его идей. «Киропедия» и «Анабазис» подогревали пыл его юношеской впечатлительности, по-новому подпитываемой искренними и благородными чувствами героев. Как тут было не замечтаться при чтении произведений, заставлявших мечтать Александра Македонского, когда маленький Сципион (согласно принятой тогда системе усыновления) носил имя двух наиболее прославленных и овеянных героизмом семей.

Но обучение Сципиона касалось не только интеллектуальной сферы. Эмилий Павел пригласил сына объезжать охотничьи колесницы и охотиться на дичь из заповедников македонского царя. Необходимо уточнить, какое значение придавал охоте римлянин. До описываемого периода охота была лишь развлечением, или же ей занимались крестьяне, которые убивали вредивших им в сельском хозяйстве животных. Были еще браконьеры, но к аристократии они не принадлежали. Совсем по-другому к ритуалу охоты относились на Востоке. Персы и парфяне привили народам восточного Средиземноморья вкус к охоте. Прежде всего она была забавой знати, и Александр Македонский сумел соединить персидскую и национальную традиции. Селевкиды располагали огромными заповедниками, названными «райскими местами» и предназначенными для большой царской охоты. Дикие звери прогуливались там среди посаженных деревьев, орошаемых потоком воды. Охота считалась царской привилегией. В Египте ловчий занимал почетное место в свите фараона. В Македонии заповедные зоны кишели дичью, и сопровождаемый царскими ловчими Сципион начал осваивать новый вид спорта, ставший отличительным признаком его величия и (почему нет?) источником радости жизни.

Нельзя также не упомянуть о прочих повлиявших на Сципиона людях. Он обучался у многих артистов, грамматиков и философов. Среди них нужно выделить историка Полибия, одного из множества доставленных в Рим «живых трофеев» за победу при Пидне. Он также был заядлым охотником и играл заметную роль в жизни двора македонского царя, по мере сил стараясь не прерывать размышлений о собственном месте и месте современников в историческом процессе. В Риме ему посчастливилось быть принятым в поместье Эмилия Павла, где он беседовал с двумя хозяйскими сыновьями, младшему из которых, Сципиону, шел восемнадцатый год. Между этим подростком и тридцатилетним греком завязалась тесная дружба. В лице Полибия Сципион Эмилиан обрел друга и советчика на всю жизнь.

Конечно, королевское воспитание, дополняемое традиционным следованием обычаям предков (mos maiorum), давало возможность проследить, как желание некоторых людей эксплуатировать эллинистическую моду отвечало их политическим интересам. Неизменные амбиции этих людей сочетались с новыми идеями, что привело к мечтам о диктатуре, или же, проще, о монархии, что было невозможно во времена Римской республики. Греческая культура пропитала аристократов духом жажды единоличной власти, поскольку наделила их чувством собственного превосходства.

Уже Тит Ливии обвинял в царских замашках Сципиона Африканского, который не упускал возможности заявить о себе как о потомке самого Юпитера! Сципион не стеснялся также выставить напоказ свою любовь к греческой культуре и ввел новую греческую моду, вызвавшую, благо такова была воля полководца, одновременно и нарекания, и некоторую долю восхищения. Теперь цирюльник был ежедневным гостем в его доме, что не могло не войти в противоречие с национальными традициями: римляне старой закалки носили бороды и длинные волосы. Моду на гладко выбритое лицо попытался ввести около 300 года до н.э. некий цирюльник-сицилиец. Спустя примерно одно столетие попытка Сципиона оказалась куда удачнее. Но на этом он не остановился и в 204 году до н.э. в Сиракузах предстал совершенным греком: на прогулке он был одет в греческую одежду, на ногах были греческие сандалии, он играл в палестре и беседовал о литературе. У противников Сципиона, верных хранителей строгой морали, еще не было большего повода для обвинений в аморальном поведении и требований свергнуть такого правителя. Но Сенат никак не отреагировал на эту инициативу, что подтверждает мысль о том, что мода на все греческое упала на благодатную почву. Законодателем мод был Сципион. Его прельщенная греческой роскошью жена обожала богато наряжаться, а ее карета для особо торжественных случаев была украшена золотыми и серебряными жертвенными вазами или же сопровождалась целым эскадроном рабов. Полибий считал, что это приличествовало жене такого человека, как Сципион. Он смотрел на роскошь глазами не ортодоксального старого римлянина. Можно догадаться, что дамы из высшего света пролили немало слез по утерянной античной простоте, но тем не менее с увлечением приняли новое веяние моды. Брат Сципиона, дабы не оставаться в стороне, также носил греческие одежды и также заказал свою статую на Капитолии. Мало того, он еще и поменял имя на Сципион Азиатский, чтобы оно гармонично сочеталось с именем брата, Сципиона Африканского. Победа над войсками Антиоха, конечно, давала ему такое право, но он пошел еще дальше, изменив латинский вариант Азиатикус на греческий Asiagenes. Его потомки ревностно считали себя потомками именно последнего. Наконец, не пышущий здоровьем сын Сципиона Африканского посвятил часть жизни занятиям литературой и, естественно, писал на греческом языке.

Влечение к греческой культуре объяснялось стремлением к роскоши и последующим соревнованием среди богачей. Богатство стало синонимом власти. Основная причина — победители не хотели жить беднее побежденных. Дух соперничества приводит к погоне за роскошью уже среди римских семей. Как раз в эту эпоху мода стала более разнообразной и, следовательно, быстро устаревавшей и носившей разве что подражательный характер. Далее будут рассматриваться те эпизоды, которые в корне изменили стиль жизни римлян. Преходящая сущность моды привела к изменениям не только в материальной стороне жизни Рима, но и в духовной сфере.

Так произошло с поэзией, которая, следует признать, не была частью национальной культуры Рима. До знакомства с греческой литературой римляне даже презирали ее. Исчезло ли презрительное отношение к поэзии в начале II века до н.э.? К этому времени поэты заняли свою нишу в кругу аристократических семейств. Поэт считался внешним украшением жизни, и, если семейство не хотело безнадежно отстать от моды, его приходилось брать на содержание. Был ли он рабом? Лучшим решением было даровать ему свободу, как это было с Ливием Андроником. Ярчайшим примером является также фигура Энния, поскольку Сципион Африканский испытывал к нему редкую привязанность. Цицерон приводит анекдот о дружеских взаимоотношениях Энния со своим знатным покровителем. Однажды двоюродный брат Сципиона пришел к поэту и заявил о своем желании взглянуть на него. Служанка ответила, что поэта нет дома, но очевидно солгала. Когда Энний в свою очередь зашел к двоюродному брату Сципиона, то тот сам прокричал ему, что хозяин вышел. Вот где истинные границы мести. Поведанная Цицероном история свидетельствует о приближенности поэта к кругу его хозяев и даже о его равенстве с ними. Энний был очень модным поэтом. Член семьи Фульвия Нобилиора без колебаний направил его в свои поместья в провинции и доверил ему управление ими. Поэт мог быть очень полезен: он слушал, наблюдал, а затем воспевал увиденное в хвалебных речах своему покровителю. Энний не упустил возможности, прославляя подвиги Сципиона Африканского, упомянуть, что лишь Гомер был бы достоин подобного хозяина. Но во II веке до н.э., за неимением творца «Илиады», Сципион был вполне согласен ограничиться автором строк о нем: «Здесь покоится тот, для которого любой благодарности соотечественника или врага будет мало». Другое изречение Энния позволяет считать, что он был наперсником знатного правителя, с которым тот мог запросто побеседовать и отвлечься, отдыхая от официальных церемоний или встреч. Можно говорить о степени его влияния на хозяина, сознание которого в течение их бесед подчинялось поэту.

Итак, для зарождения и процветания эллинистической моды в Риме были все необходимые условия. Большинство власть имущих было подвержено влиянию этой культуры, они знали все о Греции и были поражены красотой празднеств в Македонии или в Малой Азии. Эта мода соответствовала их амбициям. Кроме того, в Риме они всегда находили культурную поддержку и понимание в лице всех греков-иммигрантов, крайне заинтересованных в триумфе эллинизма. Послы из греческих поселений регулярно посещали Сенат, рассчитывая на его помощь или ожидая его справедливого решения. Эти послы обычно были прекрасными риторами или философами, которые в ожидании быть принятыми в Сенат щеголяли познаниями перед римской молодежью. В Риме также можно было встретить продолжающих жить по национальным обычаям плененных греков царских кровей, которые к великой радости своих римских сверстников быстро сводили с ними дружбу. Как уже было отмечено, Полибий сыграл определяющую роль в воспитании и обучении Сципиона Эмилиана. Вместе с греческим историком на следующий день после победы при Пидне тысячи ахейцев наводнили Рим, там можно было повстречать и греческих царей, и их отпрысков, пытавшихся устроиться и завязать полезные знакомства на будущее. Нельзя отрицать тот факт, что, будучи принятыми в знатные римские семьи, они впитывали чужую культуру, но в не меньшей степени они прививали римлянам свои традиции. В то же время купцы привозили с Востока модные вещицы, ремесленники, актеры, художники и архитекторы, лекари и те, кто назвался таковыми, предсказатели, спекулировавшие на наивности римлян и прекрасных римлянок, учителя, использовавшие возможность сколотить состояньице на открытии школ и подчинении им жизни города (Полибий писал об учителях, что «пришли они из Греции большим числом»), рабы, которых победы римских войск на территории Греции и Малой Азии пригнали к порогам римских домов и которые донесли греческие обычаи и нравы до самых низов общества, огромная разрозненная и иждивенческая по своей природе людская масса привнесла новый стиль жизни и тем самым оказала, по мнению многих, пагубное влияние на Римскую республику.

В начале III века до н.э. греки без стеснения наводнили Рим: государство приняло и взяло их под свою защиту, что являлось важным социальным изменением. Уже в 207 году до н.э. в знак благодарности на официальной церемонии передачи власти Ливию Андронику, греку по происхождению, исполняли греческий религиозный гимн! Незадолго до указанного события пелопоннесский врач Архагат был принят с почестями и ему была дарована построенная на общественные деньги больница. Под покровительством власть имущих увеличилось число навеянных греческими образцами драматических постановок и при поддержке государства создается школа для актеров. Сенат решил перевести на греческий язык все касающиеся Греции постановления, что было, с политической точки зрения, оказанием высокой чести эллинистической культуре, тем более что не существовало законодательных актов, переведенных на галльские или германские наречия. Одним словом, государство узаконило и признало стремление аристократии к эллинизации и внесло свой вклад в развитие греческой культуры в Риме.

Эллинистическая мода привела к бурным изменениям в жизни римлян, однако было бы удивительно, если бы она стала диктовать свои условия всему без исключения населению Рима, в особенности мода, которая питала амбиции и жажду власти молодых аристократов. Народные массы не только не проявляли подобной симпатии к греческой культуре, но у них были веские причины ненавидеть ее. Главная из них — дестабилизация структуры римского общества. Плебеи почувствовали, что лишились многих преимуществ, социальных завоеваний целых столетий. В давний спор патрициев и плебса о социальном равновесии вмешалось третье лицо. Изящная греческая культура стала утверждающим началом превосходства богатых, которое не устраивало бедняков. Греческая утонченность расширила ров классового неравенства и насторожила низы общества. Плебеи посчитали, что владение тонкостями греческого языка являлось настоящим оружием в руках приобщенных к новой культуре людей. По словам Плутарха, знание греческого языка подразумевало желание «вложить необходимые сведения» в чужую голову так, что никто не смог бы подобрать нужных слов для ответа. Таким образом, народ отверг новый тип власть имущих, поскольку воспринятая аристократами мода стала поводом для беспокойства.

Большинство историков связывают вкус к роскоши с контактами с Грецией и Востоком. Соприкосновение с этими культурами нанесло непоправимый урон старой римской морали и укладу. Тит Ливии, равно как и Полибий, Дион Кассий, Флор и Плиний Младший, говорил «о появлении восточных роскошеств в Риме по возвращении войск из походов». Иными словами, греческая мода, главное последствие военных экспедиций, изменила жизнь Рима, но не явилась настоящей причиной дестабилизации социального равновесия. Для установления греческой культуры в Риме сложилась благоприятная обстановка, а политические и экономические факторы в конце III века до н.э. способствовали ее быстрому усваиванию. Действительной причиной социальных противоречий в римском обществе была, скорее, Вторая Пуническая война. В начале республиканского периода истории Рима еще не было классового неравенства. В большинстве случаев правители находились на одной имущественной ступени с остальными землевладельцами, которые сами возделывали свой участок между двумя военными походами. Всем был известен пример Цинциннати, которого коллеги-патриции оторвали от сохи для спасения Отечества, или Курия Дентата, победителя Пирра, который отказался от полагающегося ему золота под предлогом, что лучше командовать теми, кто владеет золотом, чем иметь его самому. Вот те столь далекие для времен Сципиона идеалы человечности! Римлянин был прежде всего землепашцем, а большие угодья давних лет показались бы крошечными по сравнению с обширными владениями II века до н.э. Все изменили войны с Карфагеном. Значительная часть Апеннинского полуострова разорена. Непрерывность и жестокость военных действий и угроза новых вторжений карфагенян на римские земли заставили римское командование вербовать людей на длительные сроки службы. Даже бедняки не могли избежать отныне воинской повинности. В 218 году до н.э. Сенат укомплектовал шесть легионов, в 213 году до н.э. — двадцать три, что повысило численность армии до ста тысяч воинов и такого же числа союзников. Потери постоянно росли и к концу войны пропорционально равнялись количеству жертв Первой мировой войны. Вырисовывалась следующая картина: опустошенные деревни, бежавшие в Рим солдатские семьи, неухоженные пахотные земли. Случалось, что видный землевладелец обрабатывал свои земли руками рабов, но и эти меры проблему разорения не решали. По окончании войны вернувшиеся должны были или вновь возделывать свой участок, хотя затраченные усилия превосходили урожайность, или же выплатить издержки взявшемуся обрабатывать их землю доброму соседу, и единственной возможностью погасить долги было отдать участок в соседское пользование. У бедного крестьянина не было иного выхода, кроме миграции в город и приобщения к праздному, несчастному, набирающему силу и одновременно нищающему плебсу. В это же время крупные землевладельцы обогащались, что ускорило темпы социального расслоения. Стоит добавить, что сложившаяся экономическая ситуация и Вторая Пуническая война породили доселе невиданный и благословленный государством класс мытарей, быстро набивший свои кошельки. Впервые бюджет государства столь остро нуждался в финансовой помощи частных лиц, что явилось неким прообразом капитализма и создало новую форму недвижимого имущества, потеснившую традиционное землевладение. Богатеющие богачи и нищающие нищие образовали две касты с четко очерченными рамками: толпу отверженных и стремящуюся к власти аристократию, осознающую собственное величие, для которой эллинистическая культура стала знаком преуспеяния и желания выделиться.

Исполненное спеси поведение знати и явилось причиной неприятия эллинизма человеком, который первым выступил против этой тенденции. Речь идет о Катоне Старшем. Его доктрину можно определить тремя понятиями: патриотизм, величие Рима, строгая мораль... Очевидно, что такой человек не мог смириться с фактом, что римские правители используют чужеземную культуру для самовыражения и отстаивания собственных взглядов. Катон принадлежал к числу так называемых «старых» римлян и до последнего оставался поборником традиций республиканского Рима. Жизнь Катона была образцовым отражением его доктрины. Он родился в провинции, в Рим перебрался много лет спустя, где жил в скромности на сабинской ферме неподалеку от участка вышеупомянутого Курия Дентата. Катон не гнушался сохи и собственноручно возделывал отведенный ему надел земли. И в семнадцатилетнем возрасте в течение Второй Пунической войны, и много позже, во время подавления восстаний на Иберийском полуострове, он также был образцовым защитником Отечества. В период военных походов он жил одной жизнью с солдатами, гордясь тем, что государство обеспечивало его только продовольствием. Скромность и цельность натуры этого «нового человека» привели его (первым в роду) в курульную магистратуру. К его мнению многие прислушивались. Ход блестящей, но несколько запоздалой карьеры привел Катона к высшим должностям: консула — в 195 году до н.э., цензора - в 184 году до н.э. Общественное положение дало ему право высказываться о падении нравов, вызванном греческим влиянием, и ратовать за возвращение к порядкам и традициям предков. Он развернул целую кампанию по борьбе с мытарством, с политикой «империализма» и против любителей греческой культуры, начиная с рода Сципиона. Именно Катон выступил в Сенате с осуждением приверженности Сципиона греческим традициям, осудил его манеру одеваться или брить бороду во время сицилийской кампании. Обвинения эти потонули в славе и военных успехах правителя Рима, хотя Катон и пытался вновь прибегнуть к ним, когда встал вопрос о командующем военными операциями на территории Испании. Он потребовал у Сената, чтобы именно ему, а не пресыщенному почестями Сципиону было доверено командование. На самом деле Катон опасался, что амбиции перекормленного новыми подвигами властителя Рима перестанут соответствовать интересам Римской республики. В 189 году до н.э. Катон велел предъявить счет двум членам семьи Сципиона по их возращении с Востока. Разозленный подобным поступком, победитель войска Антиоха приказал доставить ему эти счета и прилюдно разорвал их, воскликнув, что нельзя предъявлять счет спасителю Отечества. Катона такой оборот не смутил, но и дело он проиграл. Между тем поведение Сципиона раздражало консерваторов: назревали перемены. Став цензором, Катон вновь предпринял нападки на изнеженных, по его мнению, государственных мужей. Так, он вычеркнул из сенатского списка патриция, который обнял жену на глазах у собственной дочери. Он также выгнал из Сената брата освободителя Греции Фламиния, не устоявшего перед чарами молодого и красивого молодого человека.

Навязчивой идеей Катона было опасение, что чрезмерное изобилие богатств после побед римлян в Греции и в Азии непоправимо испортит общественные нравы и что Республика потеряет себя в этом нескончаемом потоке. Будучи консулом, он слишком хорошо понимал пагубность воздействия моды и был одним из немногих, кто выступал против отмены закона Оппия. В 215 году до н.э. в разгар Пунической войны, когда экономическое положение было наиболее шатким, сенаторы приняли закон, ограничивающий статью расходов гражданина, за счет которого они надеялись пополнить государственную казну. В законе говорилось о запрете на ношение разноцветной одежды, на владение более чем пол-унции золота, на въезд в город на запряженной двумя лошадьми повозке, при этом закон касался только женщин, так как именно их стремление к роскоши подрывало римские финансы. К 195 году до н.э. ситуация изменилась. В казну стали прибывать греческие сокровища. Римские женщины потребовали отмены закона Оппия: им явно хотелось с выгодой использовать появление новой моды. Речь Катона была сурова. Помимо того, что он пристыдил их за недостойное римских матрон поведение, он также напомнил и об опасности такого поведения: «Боюсь, как бы из ценителей восточных предметов роскоши не превратиться в их рабов». Далее Катон пожаловался на дурное влияние обильных украшений на жизнь города: «Я слишком часто слышу воспевание богатого убранства Коринфа и Афин и высмеивание глиняных антефиксов римских храмов». Катон даже обрисовал путь, по которому общество обречено было следовать за модой: «Если мы будем потакать нашим женщинам в излишествах роскоши, на богачах будут украшения, которые не могут себе позволить менее состоятельные люди. А бедняки рискуют разориться во избежание унижения. Что до тех жен, которые сочтут, что мужья не могут отвечать на их запросы, то они станут искать другого мужчину». Несмотря на речь Катона, закон был отменен, и ворота всем видам излишеств были открыты. По замечанию Валерия Максима, сделанному два века спустя: если бы в те времена «мужчины были способны читать мысли женщины, следить за модой, требовавшей ежедневного увеличения расходов, то они бы сразу же перекрыли все пути проникновения роскоши в Рим».

Но Катон не падал духом и продолжал непрерывную борьбу. Он отрицал все, что пришло с греческой стороны. В своей доктрине он доходил до нелепости. Катон осуждал привитый греческой культурой и принятый Римом вкус к прогулкам. Он даже предложил вымостить площадь перед Сенатом острейшими камушками! Говоря серьезно, Катон понял, что все эти греческие педагоги, все эти ожидающие аудиенции в Сенате послы, ведущие беседы более или менее философического свойства, все эти щебечущие обо всем на свете демагоги, — все они являлись отображением главной опасности: помимо быта, они могли навсегда изменить национальный менталитет Рима. А римский народ был готов слушать любые красивые речи, особенно если не до конца понимал смысл сказанного. Катон ополчился именно на подобных людей с недержанием речи. Он пытался доказать, что у этих людей нет системы убеждений, что «за кусок хлеба их можно купить, приказывать им открывать рот или закрывать его». К тому же, как сельский житель, он был уверен, что «каждый отдельно взятый баран слушаться не будет, но в стаде он уже слепо последует за пастухом. Римляне поступают точно так же: человек, которого каждый в отдельности не взял бы в советчики, становится вашим властителем дум, если вы слушаете его сообща». Катон считал греков болтунами, а болтуны не способны на поступки. И для Рима, по его мнению, было очень опасно данное существование культуры ради культуры и любовь к поверхностным размышлениям, поскольку они ничего в себе не несут. Занятия эти были способны пошатнуть убеждения римлян, их религиозные представления и стать причиной социальной катастрофы. Новый греческий гедонизм подрывал основы римской морали, построенной на убеждении каждого гражданина, что он — нерасторжимая часть целого. Греческая мораль научила римлянина эгоизму. Катон был убежден, что людей должны направлять не смутные идеалы, а простые и ясные истины, дающие человеку чувство уверенности в правильности совершаемого поступка. Он ставил в пример себя: в сабинском доме, где он жил, стены даже не были побелены,

не было ни единой ценной вещицы. Катон упрекал римлян, которые строили себе роскошные загородные резиденции, использовав «тонко выделанное лимонное дерево, слоновую кость и напольные плиты из нумидийского мрамора». «Мне ставят в вину то, что я располагаю не многим; я же готов укорять других за то, что они не могут обойтись без какой-либо вещи». Прогуливаясь по Форуму, Катон, казалось, гордился своей поношенной одеждой, вызывавшей смех. Он повсюду находил мишень для критики. Он ополчился против постоянно растущих цен на модные товары, стоимость которых несоизмеримо выше цен на остальные вещи. «Как можно спасти от разорения город, где рыба стоит дороже быка», — печалился Катон и вспоминал те времена, когда повара нанимали за умеренную плату только по случаю, тогда как «стоимость следования кулинарной моде сравнима с содержанием лошадей». Он обвинял многих в излишней изощренности в одежде и открыто потешался над теми, кто торжественно выставлял на всеобщее обозрение свою приверженность эллинистическим модным канонам, наподобие «некоторых господ, не успевших еще слезть с лошади, но уже расточающих любезности», или «еще один персонаж, который волен петь, когда вздумается, урывками декламирует греческие стихотворения, сыплет остротами, меняет тембр голоса и ведет себя манерно». Катон также нападал на философов, дошедших, как он считал, до вершин лицемерия, роняющих бессмысленные слова, напоминавшие ему напрасные и жеманные причитания профессиональных плакальщиц. В глазах Катона Сократ предстал неким болтуном, единственной заботой которого было новыми мыслями отвлечь граждан от соблюдения национальных традиций и законов. Все эти шарлатаны испортили молодежь и представляли для нее вечный источник опасности. Поэтов же Катон держал за слоняющихся мечтателей и шутов, паразитирующее влияние которых лишает их возможности стать членами римского общества. Куда опаснее литераторов были безапелляционно проклятые обвинителем медики. Катон писал сыну: «Когда этот народ (т.е. греки) дадут свою литературу, они испортят римское общество. Но еще хуже, если наводнят Рим своими врачами. Они дали клятву истребить варваров с помощью медицины». Со слов Плиния, Катон ратовал за изгнание всех греков из Италии.

Сколь искренний, столь и ограниченный консерватор Катон, возможно, не ополчался бы так на культуру эллинизма, если бы против него не выступал весь стиль жизни той эпохи. Сильная личность Катона стала заложницей «не своего» времени, когда развитие общества вышло из под контроля старого и действенного кодекса поведения. Катон родился около 234 года до н.э. Его молодость прошла под знаком всеобщего воодушевления от первых контактов с Грецией. Катон прожил на свете девяносто лет — срок достаточный, чтобы проследить все произошедшие под влиянием Греции и Востока изменения. Выдающееся долголетие отчасти объясняло его взгляды. Зная об отношении Катона к современной ему общественной жизни, можно ли представить, что он с малолетства учил греческий, хотя потом всю жизнь пользовался латынью? Однако же Плутарх повествовал, что в 209 году до н.э. во время взятия Таранта Катон находился под началом Фабия Максима. В Таранте жил один философ пифагорейской школы, которого с большой охотой прилежно посещал Катон. Известно, что Неарх проповедовал идеалы скромности и терпения, т.е. те добродетели, которые не могли не прийтись по душе молодому римлянину. Но тем не менее Катон разделял точку зрения греческой философии и к тому же был окружен носителями греческого языка и не мог не воспользоваться данным ему случаем. В 204 году до н.э. проезжавший по Сардинии Катон переправил в Рим поэта Энния. В 191 году до н.э. он занимал должность командующего греческим военным округом и в то время постоянно проживал в Афинах, чьи красоты он описывал сыну: «Сын мой Марк, как-нибудь в более подходящий момент я расскажу тебе о греках. Расскажу тебе обо всем, что нахожу прекрасным в Афинах. Расскажу, какое это благо, хотя бы поверхностно или глубоко познакомиться с их литературой». Известен факт, что и в конце жизни Катон продолжал свое знакомство с греческой филологией, хотя порой, по словам Цицерона, ему и не хватало уважительного отношения ко всему иностранному.

Тогда откуда же подобное резко негативное, доходившее до смешного отношение? Почему по окончании военного похода Катон продавал своего коня, желая возместить казне дорожные расходы? Какова причина, побудившая продать доставшийся по наследству богатый вавилонский ковер? Такое поведение могло быть оправдано только верным служением идеалам. Нет сомнений, что Катон был человеком умным, образованным, умеющим ценить истинные дары Греции Риму. Но дары эти казались представляющими опасность величию Рима, один из которых — мода — победителя превращал в побежденного. Катон оставался беззаветно предан ценностям республиканского Рима. Его личные биографы настаивали на его законопослушности, уважении прав и обязанностей, связывавших Рим с присоединенными странами, иными словами, на одной из главных добродетелей настоящего римлянина — фидес — «гражданской верности». Сделав ставку именно на нее, Рим установил свое владычество на территории Италии, а затем и в остальных завоеванных странах. Катон был крайне обеспокоен имперскими аппетитами некоторых господ, сомневался в целесообразности имперской захватнической внешней политики. Он считал, что военное вмешательство оправдано только тогда, когда речь идет об установлении мира между двумя странами, а конфликтная ситуация между ними представляет угрозу для суверенитета римского государства. Каковы же были причины восточных походов? Катон видел основной причиной захватнической политики лишь удовлетворение личных амбиций отдельными власть имущими римлянами. Дошедшие до современного историка обрывки речей Катона подтверждают его неприятие военных походов с единственной целью набить кошельки. Он не разделял амбиций людей, подобных Сципиону, для которых каждая победа - это очередной шаг к осуществлению замысла о великом Риме-примирителе, не обязанном считаться со счастьем малых народов. Могли ли соотечественники принять за образец «старорежимную» политическую доктрину Катона во времена столкновения римской и греческой цивилизаций? Ведь он предлагал обратиться к опыту прошлых лет, когда взоры остальных были обращены в будущее.