Франц Энгел

0. Стоит ли мужчинам рассуждать о женщинах?

 

 

Прежде чем приступать к рассуждениям, касающихся выявления особенностей таких понятий как «мужское» и «женское», я думаю, вполне уместно задаться вопросом: да стоит ли вообще мужчинам рассуждать о женщинах? Вопрос совсем не праздный, более того – вполне практический, если под практикой понимать практику теоретизирования. Что делать, если уж мужчины неминуемо пристрастны к женщинам, и наоборот? Если мужчина любит женщин – он будет склонен рассматривать женщину как объект мужской любви, что делает его взгляд несколько односторонним.  Если мужчина женщин ненавидит –  ясно, что ненависть никогда не способствует трезвому взгляду на вещи. Но в обоих случаях мы имеем дело с неким опьянением – будь оно любовным, или ненавистническим – взгляд-то все равно  нетрезвый. Может уж лучше пусть женщины рассуждают о женщинах, а мужчины – о мужчинах? Между прочим, самая содержательная книга по «женскому вопросу» написана именно женщиной – я имею в виду «Второй пол» Симоны де Бовуар – и, опять-таки, между прочим, она затрагивает и этот аспект проблемы. Мужчине не дано понять «ситуации женщины». Мужчина по определению привилегирован, следовательно, взгляд его, при всей возможной симпатии к женщине – несколько снисходителен[1].

 

Что тут скажешь? С одной стороны, конечно, исследователь всегда может сказать, что уж он-то останется объективным, сколько бы ни заблуждались все его предшественники. С другой стороны, вроде как совсем не обязательно самому быть акулой, чтобы исследовать акул. Ну а если бы акул исследовал человек, изрядно от акул пострадавший? Или, попробуем представить себе фантастическую ситуацию, когда акул стала бы исследовать та рыба, которая идет акулам в пищу. Ее рассуждения об акулах имели бы, как представляется, вполне определенную тенденциозную направленность (кого при этом считать акулой, а кого – добычей: женщину или мужчину? – предлагаю читателю разрешить этот вопрос самостоятельно).  Мужское и женское слишком жизненно переплетены, чтобы посмотреть на ситуацию вполне отстраненно. Или, скажем по-другому: не слишком ли переплетены мужское и женское, чтобы посмотреть на ситуацию вполне отстраненно? И вот что я думаю – действительно, лучше бы оставить «женский вопрос» на откуп женщинам. Но, что касается рассуждений «по теме», то  вопрос о «женском» и «мужском» вовсе не сводится к «женскому вопросу». И здесь уже не так важно, кто именно рассуждает – мужчина или женщина. Да и сам ход рассуждений еще приведет нас к неизбежному вопросу – насколько вообще корректно это суждение – о рассуждающем мужчине, или о рассуждающей женщине. Давайте на время забудем о своей половой принадлежности и сконцентрируемся исключительно на рассуждении. Начнем же как раз с того, что послушаем -  как именно мужчины, называющие себя философами, умничают о женщинах. 

 

 

1. Философы о женщинах

 

 

Вопрос равноправия мужчины и женщины был во всей его полноте поставлен лишь в девятнадцатом-двадцатом веках, хотя историческая традиция возводит этот спор, как и большинство других споров, еще к фигурам Платона и Аристотеля. Платон же, как известно говорил, что женщина может заниматься теми же делами, что и мужчина, но с меньшим успехом, а различие между мужчиной и женщиной состоит только лишь в том, что он оплодотворяет, а она оплодотворяется[2]. «Меньший» же успех женщины детерминирован тем, что Платон говорит о стражах, а страж из женщины, конечно, выйдет похуже.  Характерно также, что история доносит до нас сведения о женщине, посещающей академию Платона, переодевшись в мужское платье. Очевидно, формально провозглашенное равенство еще с трудом находило практическое применение. Очевидно также, что уже и в то время женщины проявляли интерес к такому «не подобающему» для женщин делу, как философия. Ну что поделать, раз уж философия так интересна. Аристотель же говорил, что все вопросы решает свободный человек, рабу же не свойственна способность решать что-либо, а женщина решать может, но ее решение лишено действенной силы[3]. Женщина, следовательно, находится где-то посредине между рабом и свободным человеком. И какими бы разумными слова женщины ни были – глупые мужланы все равно останутся при своем. Логично.

 

Многие философы периодически изрекали что-нибудь «насчет женщин» и очень часто их оценки были нелестными. Женщины и вообще-то никогда не любили философов, и надо сказать, те почти всегда отвечали им полнейшей взаимностью. Многие из них просто задыхались от ненависти к противоположному полу. Яркий пример – Шопенгауэр. Для него женщина – довольно коварное существо, рожденное, чтобы соблазнить мужчину, женить его на себе, отправить на тот свет, а потом тратить его денежки. Существо, годное рожать детей, но никак не достойное звания человека. Существо, достойное, чтобы иногда поинтересоваться ее мнением в практически-житейском, но недостойное того, чтобы обсуждать с ней что-либо мало-мальски возвышенное. В общем, существо, обладающее зачатками разума, впрочем, весьма скудными[4]. Конечно, жизнь герра Шопенгауэра сложилась не самым гладким образом, его философия долгое время не находила должного признания, но зачем же вымещать свои разочарования на женщинах! Ницше поступил ничуть не более благородно, когда сформулировал устами старухи, разговаривающей с Заратустрой, знаменитое: «Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку!». Ах, Ницше, Ницше, ну Вам ли говорить такое! Ваш ли великий ум нужен для этого! Такими фразами может разбрасываться знаток определенного рода женщин, но философу-отшельнику они не к лицу. Впрочем, не будем забывать, что Ницше очень хотел быть страшным. Что же, в итоге ему удалось изрядно напугать человечество «Заратустрой». Итак, мужчинам – войны, женщинам – плетку. Вам не страшно?[5]

  

Маркс был занят одними классами, ни национальный, ни женский вопросы не имели для него никакого самостоятельного значения. Освобождение человечества (по факту низвержения пролетариатом буржуазии и установления бесклассового общества) будет означать также упразднение наций и равноправие женщин. Однако, в одном частном разговоре он сказал, что женщины – смешные существа, они требуют от жизни совершенно невозможного[6]. Сам Маркс при этом требовал от жизни такого, чего женщинам и не снилось. Наконец один совсем молодой и не совсем бесталанный человек написал в начале XX века толстенную книгу, в которой пытался доказать, что женщина лишена собственного Я, что она аморальна, низка, подла и лжива. Конечный его вывод потрясает: «Самая высокостоящая женщина стоит бесконечно ниже самого низкого из мужчин». Проблески ума, явно заметные по ходу рассуждений (а именно там, где они противоречат сделанным им выводам) тонут в пучине ненависти, носящей скорее всего сугубо личный характер.  Написав книгу, автор, которому исполнилось всего 23 года, тут же кончает с собой. Даже женщина, я думаю, пожалела бы его. Его имени я не называю, поскольку он вполне заслужил того, чего заслуживают сформулированные им идеи – забвения.

 

От философов не отставали и философствующие писатели. У Достоевского можно найти немало таких как бы мимолетно брошенных фраз, в которых высмеивается борьба за женские права.  Например, ему принадлежит такая явно оскорбительная формулировка как «женщины, изображающие собою женский вопрос» (фраза из романа «Бесы» - очевидно, что Достоевским подразумеваются какие-то ущербные женщины). Толстой,  - и я думаю, читатели никогда не устанут прибегать к этому примеру – превратил рожденную его талантом блестящую и одаренную Наташу Ростову  просто в плодовитую самку, причем для него это превращение было естественным и желанным. Негодованию многих женщин не было границ. Наташа Ростова – и  простая самка! В кого тогда, могли спросить они, остается превратиться нам?  Ярким исключением среди классиков является Чернышевский и его роман «Что делать?». Оказывается, задаваться таким вопросам стоит вовсе не одним мужчинам, оказывается, что-то делать может и женщина. Оказывается, что ее дело не сводится к одной только влюбленности в делающего что-то мужчину. Но и Чернышевский говорит, что всякая женщина мечтает об одном: стать мужчиной[7]. То есть в итоге получается, что все равно это мужчина задается важными вопросами и занимается важными делами – женщине, чтобы стать человеком, надо сначала превратиться в мужчину (уподобиться мужчине). Таким образом, женственность все равно оказывается чем-то ущербным.

 

Новые теории начали формироваться лишь по факту реального начала борьбы женщин за свое освобождение и сами успехи в этой борьбе давали ответы на многие вопросы, раз за разом опрокидывая мужские мифы о женщинах. Мужчины говорят: «Эти дела не для женщин». Женщины не отвечают – они просто делают эти дела. Мужчины, не в силах признать очевидного, говорят: «Да вы не женщины, вы – переодетые мужики». Что остается делать женщинам:  по-женски расплакаться, или по-мужски стиснуть зубы? Признать себя «мужиками» или настаивать на своей женственности? Где же затаилась истина? Первоначальным ответом может быть тот, что борьба женщины за свои права в конце концов увенчалась успехом. Женщине открыт доступ фактически во все сферы жизнедеятельности и она, наравне с мужчиной, реализует себя в них. Неравенство пока еще сохраняется, мужчины преобладают, но словно бы по инерции, они все еще цепляются за свои привилегии, хотя генеральная победа уже осталась за женщиной. Выразителем  мечты о равенстве выступал, например, Джон Стюарт Милль; сегодня то о чем он мечтал, (а именно установление законодательного равенства в противовес существующей по закону закрепленной подчиненности женщины) во многом стало реальностью[8]. И тот же Милль сформулировал простейший и разумнейший критерий, который и должен был определить – на что женщины способны, а на что – нет. А именно – дайте женщинам доступ к любым занятиям, вот они сами и покажут[9]. Казалось бы – чего уж проще? Поистине, требуются века времени и поколения загубленных судеб, чтобы реализовать решения, требующие не более чем секундного здравого размышления.

 

Но эта реальность (формального равноправия) с теоретической точки зрения не является вполне удовлетворительной. Милль благородно выступает в защиту прав женщин, но что такое «женское» он при этом не определяет. Женщина склонна к практическому пониманию жизни и мало склонна к построению общих выводов: вот и все, что он говорит собственно о женском[10]. Но и это женское качество он ставит под сомнение, считая, что оно соответствует лишь женщинам настоящего, а про женщин будущего мы вообще вряд ли можем что-нибудь утверждать наверняка (здесь с ним вполне солидарна Симона де Бовуар, - она не устает всячески подчеркивать эту мысль в своей основной работе – «Второй пол»). Собственно вопрос о специфике женского его и не интересует: ему достаточно того, что она как-то проявится при формальном равенстве женщин и мужчин.   Что же, интерес к определенным вопросам в ущерб другим является безусловным правом философа. Ну а нас, возможно, интересует как раз следующий вопрос: в чем же все-таки состоит специфика «женского» начала по отношении к «мужскому»?  Есть ли она, и насколько она существенна – насколько все-таки велика та самая «небольшая разница», за которую хотел выпить один небезызвестный в истории остряк?

 

 

2. Мужественность и женственность

 

 

Попытка ответить на вопрос: «что же из себя представляет мужественность или женственность?» с неизбежностью приводит к ряду логических затруднений, разрешение которых может иметь в том числе и чисто логическую же пользу. Логика на то и есть логика, что с ее помощью можно если и не разрешить вопрос, то разложить все по полочкам.   

 

Во-первых, мы сталкиваемся с явно-выраженной тенденцией определять мужественность через воинственность (ключевые роли: воин и охотник, добытчик и защитник), а женственность – через сексуальность (ключевые роли: мать и жена; хранительница домашнего очага). Такой подход я назову архаичным, поскольку фактически он отсылает нас к доцивилизационному периоду существования человечества. Именно тогда эти роли собственно не подлежали сомнению, в силу естественной специфики распределения мужских и женских ролей. Женщину тогда никто не принуждал быть хранительницей очага, разве что сила обстоятельств. К тому же тогда эта роль не подразумевала социальной изоляции, так как домашняя жизнь носила общественный характер. Плюс, как мы знаем, существуют вполне полновесные теории матриархата, опровергать или соглашаться с которыми я здесь не буду, достаточно того, что положение женщины в рамках отведенной ей архаичной роли, по многим признакам было вполне равноправным по отношению к мужчине, играющим свою архаичную роль. И мужчина и женщина были равно зависимы от тех функций, выполнение которых неумолимо предписывала им окружающая  природа.

 

Существует другая тенденция, в рамках которой женственность пытаются вывести за рамки сексуальности. Эту тенденцию можно назвать феминистской. Главный ее постулат: не существует как таковой сущностной женственности, а существуют самые разные женщины, которые могут заниматься самыми разными делами. Женщины сами определяют, что такое женственность в ходе своей жизнедеятельности.  Да, очевидно, женственность может быть связанной и с сексуальностью, но она никак не может ограничиваться сексуальностью. Появление этой тенденции связано именно с тем, что женственность оказалась закрепощенной в рамках сексуальности, и эта отводимая женщинам сексуальная роль, на определенном этапе  развития цивилизации, оказалась ролью ущербной. Так, в рамках социальной жизни она вела к проституции, а в рамках домашней роли – к затворничеству. Таким образом, единственным путем бегства из дома был выход  на панель. Не самый блестящий выход из сложившегося положения… Потому женщины и заявили: «Мы не только матери и домохозяйки, и мы не проститутки. Мы хотим учиться и работать, - мы хотим творить историю и создавать произведения искусства. Дайте только нам такую возможность, и вы увидите, что напрасно женственность ассоциируют исключительно с сексуальностью. Мы способны на большее».

 

Как уже и отмечалось, дальнейшее развитие событий казалось бы полностью подтвердило правоту феминистского подхода. Женщины добились определенных прав (а со временем и хотя бы формально, но равных прав с мужчинами) и также они добились очевидных успехов в самых разных сферах жизнедеятельности, которые никак не считались женскими. Однако, перед нами сейчас стоит специфическая задача, а именно задача определения понятия женственности. И, для того, чтобы определиться с ним, нам необходимо вернуться к понятию мужественности. Вообще, я вижу, что это одна из самых больших проблем самых различных   феминистских теорий – они чаще всего сводятся к разрешению «женского вопроса», мужской же вопрос считается как-то само собой решенным, то есть как  такового «мужского вопроса» и нет. Гады-мужчины и так имеют все, что хотят, властвуют над миром и женщинами, творят все, что им вздумается и насмехаются над попытками женщин хоть как-то стать с ними в один ряд. «Не пытайтесь сравняться  снами – словно бы говорят они. – Заходя на нашу территорию, женщина становится всего лишь ущербным мужчиной». Мужчины-коллеги согласно кивают – «Сколько бы женщина не работала, уж лучше бы она оставалась на кухне, и про постель  не забывала, хотя для постели мы всегда прибережем специальных красоток». 

 

Вместе с тем, хочу напомнить, что начали мы с архаичных определений женственности и мужественности. А кто у нас мужчина, согласно архаичному определению? Правильно, воин. И что – много вы видите воинов вокруг вас? Очевидно, что если вы не на войне, то вы их почти и не видите. Мужчин же кругом полным-полно. Так что же это за мужчины такие? Тут и можно сказать – так вот мужчины не стали ограничивать себя исполнением специфической мужской воинственной роли, застолбив за собой, а заодно и за мужественностью, самые разнообразные виды деятельности. Художник – мужчина, человек науки – мужчина, бизнесмен – мужчина, политик – само собой мужчина. За какое почти дело ни возьмись (из тех, что даруют социальный престиж) – все оказывается, что это мужское дело. Отсюда, женщины, выходящие в социальную сферу, выходили в мужскую сферу, и пытались заниматься мужскими делами. Но нам уже должно быть понятно, что «мужскими» их можно назвать только с большой натяжкой. Они были мужскими, потому что ими по факту занимались мужчины, а вовсе не потому, что мужчины прямо родились для этих видов деятельности. Занявшись ими, мужчины сделали эти занятия мужскими. Сама же социальная сфера превратилась в некое подобие закрытого мужского клуба, куда женщинам нет доступа просто потому, что они женщины – чужеродный элемент. Это – важный аспект проблемы, ведь в таком случае вопрос о способностях женщины не оказывается решающим. Можно даже и признать, что «женщина способна», но ей все равно не место среди мужчин, просто потому, что не место, и все тут. Устав не позволяет.  Корни такого подхода с очевидностью уходят в ситуацию войны. Война – самое мужское дело на свете, а военное товарищество – самый естественный закрытый мужской клуб. Но войны закончились (допустим – на практике они что-то все никак не кончатся), а двери не открылись.

 

Тут мы подходим к существенному моменту, который будет во многом определять дальнейшее развертывание данного рассуждения. Итак, логика подсказывает, что понятия «мужского» и «женского» удобнее рассматривать исключительно в рамках архаических определений. В противном случае все на свете перепутается. На самом деле все уже перепуталось и перепутали все, как им и полагается, мужчины. Путаница началась именно тогда, когда мужчины, занявшись делами, которые не могут считаться исключительно мужскими, тем не менее, высокомерно, а скорее самодовольно назвали их мужскими. Женщины лишь подхватили эту эстафету, вполне справедливо пожелав заниматься этими занятиями, они именно что столкнулись с проблемой их псевдо-мужественности. Эту проблему они поняли верно, и совершенно верно они заявили, что это дела не мужские, а просто – дела. Но клубок уже основательно перепутался, поэтому просто делами дела на самом деле никто не воспринимает, и женщины бросились доказывать, что это женские дела ничуть не в меньшей степени, чем мужские, хотя на самом деле эти дела не являются ни женскими, ни мужскими. Распутывается же этот клубок, как и было сказано, посредством обращения к архаичным определениями мужского и женского. А именно, мы будет считать мужскими только те дела, которые непосредственно подразумевают воинственность со всеми присущими воинственности качествами. Соответственно, женскими мы будем считать только те дела, которые подразумевают использование женщинами ее сексуальной функции. Женщины бунтовали против архаичного определения женского, поскольку оно обрекало их на рабство. Настало время принять архаичное определение мужского, чтобы до конца освободиться.

 

Но почему именно архаичные определения «мужского» и «женского» должны «теоретически» (на уровне теории) освободить женщину? Именно в силу того, что спектр специфически-мужского оказывается таким же ограниченным и малопригодным для современной жизни, как и спектр специфически-женского.  Человек – это не мужчина и не женщина, человек – это всегда больше, чем мужчина, или женщина. Таков главный вывод, который следует из архаичных определений. Мужчина – это архаичный человек, женщина – это архаичный человек. Мужчины способны на большее, чем быть просто мужчинами. Женщины способны на большее, чем быть просто женщинами. Они способны быть людьми. А архаичный подход, парадоксальным образом, способен быть куда прогрессивнее и продуктивнее феминистского.

 

При этом у нас не должно быть никаких иллюзий на тот счет, чтобы все женщины вдруг оказались женственными, а все мужчины – мужественными. Вместе с тем, полезно иметь некую отправную точку рассуждения. Ведь бессмысленно было бы пытаться выводить женственность из всех качеств, присущим женщинам, а мужественность – из всех качеств, присущим мужчинам – так мы не придем ни к чему, кроме как к полному размыванию понятий. Ведь ясно, что все качества, так или иначе, присущи всем. Но так же нам ясно, что мужчины отличаются от женщин, и сколько бы там не говорили о большой или о небольшой разнице, очевидно лишь то, что разница эта существует. Да, я утверждаю это как очевидность и тот, скажем, кто эту очевидность не признает, изначально не сможет признать и ничего из всех предлагаемых тут рассуждений. И опять-таки, именно архаичный подход со  всей очевидностью  указывает на существование различий, не превращая эти различия в барьер на пути женщины к реализации ее способностей. Да, женщина может быть и женственной, и мужиковатой – это так (женщины могут быть и воинами – вспомним амазонок – но здесь у нас не должно быть сомнений, что это именно женщины-мужчины; женщины, которым естественнее было бы родиться мужчинами[11]); и мужчины могут быть мужественными и феминными – это тоже так. Давайте же просто удерживать в уме понятия «мужского» и «женского» как некие полюса – и, вместо того, чтобы запрещать или разрешать женщинам заниматься «мужскими» делами, будем с интересом наблюдать за тем, как человек (неважно, мужчина или женщина) порывает со своей чисто половой судьбой.

 

Здесь уместно вернуться к Шопенгауэру и его взглядам на женщин. Проблема рассуждений Шопенгаура и вообще мужского типа рассмотрения вопроса о женщинах (который Шопенгауэр  и воплощает) состоит не в том, что подобные рассуждения совсем неверны. Нет, их проблема состоит в том, что они противопоставляют женщине человека, а вовсе не мужчину. Шопенгауэр, если вытравить из его суждений всю желчность, рассуждает о женщинах вполне здраво, но при этом мужчина у него – «и есть собственно человек». Ошибочка![12] Если бы дать женщинам написать трактат «О мужчинах», то неужели вы полагаете, что увидели бы портрет человека? Да нет, это был бы в лучшем случае возлюбленный, верный муж или добытчик, а в худшем – мужлан, насильник и грубое животное[13]. Вообще и женщины, и мужчины  любят «обзывать» друг друга животными – и данное обзывательство вполне корректно именно в плане противопоставления мужского и женского. При этом сам обзывающий всегда полагает себя человеком, и противопоставляет своей человечности животное начало. Так что, как видим, мужчина такое же животное, как и женщина. А Шопенгауэр в своих суждениях слишком мужчина и недостаточно – философ.