Франц Энгел

3. Преодоление мужественности (трансценденция)

 

 

Про то, с какими проблемами приходится сталкиваться женщинам, чтобы «преодолеть» свою женственность и просто сконцентрироваться на каком-то деле, которое бы никак не подразумевало эксплуатацию ее сексуальности – про это сказано много.  А вот про то, с какими  в этом смысле проблемами приходится сталкиваться мужчинам – про это я что-то не читал. Ну, а раз не читал – придется написать.

 

Итак, подобно тому, как женщин в их стремлении реализации своих способностей сковывает (может сковывать) так называемый «Миф о красоте» (термин Наоми Вулф, подразумевающий необходимость соответствия модельным нормам красоты) – точно так же мужчин сковывает «миф о настоящем мужчине». Мужчина должен быть настоящим мужчиной – коня на скаку остановить, в горящую избу войти, - нет, это я куда-то не туда повернул… Мужчине не положено корпеть над книгами (придумано и специальное презрительное слово – ботан), быть вежливым и внимательным, я уж не говорю о такой ереси как занятия балетом («Ты что, балетмейстер что ли?») или, скажем, игра на пианино. Мужчине положено интересоваться оружием, заниматься каким-нибудь мужским видом спорта типа дзюдо или футбола, смотреть на женщин исключительно как на добычу, и попивать пивко в теплой мужской компании, отпуская шуточки разной степени похабности. Если вы думаете, что это в свою очередь шутка, то вы заблуждаетесь. Мужчине (если он настоящий мужчина, конечно) положено быть именно таким. Но мужчины, слава небу, не хотят быть только мужчинами или вообще зачастую не слишком стремятся поддерживать мужскую идентичность. А так как это мужское стремление считается более или менее само собой разумеющимся, то проблем у мужчин все же много меньше, - но это не значит, что их нет.

 

И здесь мы подходим к ещё одному узловому моменту рассуждения. Преодоление, что мужественности, что женственности означает отход от задаваемых человеку природой естественных моделей поведения. А когда этот процесс достигает наиболее четко выраженной формы? Ну, вот представим себе, что наш человек размышляет. Допустим, мужчина размышляет над тем, как он сегодня будет охотиться, к каким охотничьим приемам прибегнет, какое оружие с собой возьмет, на кого он будет охотиться и т.д. А теперь допустим, что тот же мужчина размышляет о природе Прекрасного. Опять-таки, представим себе женщину, размышляющую о том, как она прекрасна, а потом ту же женщину представим себе размышляющей все о той же природе Прекрасного. Очевидно, что об охоте размышляет именно мужчина; о том, какая она распрекрасная размышляет именно женщина. А вот о природе Прекрасного размышляет мыслитель, человек (раз уж мыслителем и может быть только Человек). Природа, что мужчины, что женщины не подталкивает ни мужчину, ни женщину к размышлениям о природе Прекрасного. А вот человеческая природа именно что подталкивает к подобного рода размышлениям. Отсюда возникает необходимость в ведении специального термина, впрочем, такой термин уже существует - трансценденция. В частности, его активно использует Симона де Бовуар. Однако, всегда существует опасность, что, употребляя одно и то же слово, мы вкладываем в него разные значения, поэтому я переопределю данный термин (в контексте, необходимом именно для данных рассуждений). Итак,  под трансценденцией я буду понимать процесс перехода от непосредственно стимулирующих человека к тому или иному рода действий целей, к служению некоторого рода идеям, или идеалам (принципам), опосредованно задающим модель поведения человека[14]. В сфере пола процесс трансценденции означает отказ от половой идентичности в пользу идентичности деятельной. Именно трансценденция превращает  мужчин и женщин в политиков, художников, ученых и т.д. Трансценденция означает также переход от животного состояния к человеческому – в силу того, что человек начинает заниматься деятельностью, никак не свойственной для животного мира.

 

Конечно, здесь еще необходимы некоторые пояснения, которые я и поспешу дать. Во-первых, надо еще уточнить, как непосредственность стремления к некоторым целям заменяется опосредованностью. Окружающая нас реальность непосредственно стимулирует нас к совершению определенных действий. Мы должны есть, мы должны размножаться, мы просто так или иначе реагируем на все, что с нами происходит. Но ведь человек – это не щепка, брошенная в бушующий океан, который швыряет ее куда попало. А если и щепка, то он не хочет быть этой щепкой, он хочет превратиться в корабль, который будет идти своим собственным курсом. Очевидно, что с этой задачей сподручнее было справиться скорее мужчине, чем женщине – ведь это была битва с природой, а битвы существуют для воинов. Цивилизация – это пространство, где именно человек определяет свою судьбу. Цивилизация – это пространство, где сначала мужчина-воин становится человеком. Женщины едва ли когда противопоставляли себя природе, - это, кстати, чуть ли не решающий фактор, почему в рамках цивилизации они оказались в столь фатально зависимом от мужчин (ставших или становящихся уже людьми) положении. Человеческое подчинило себе природное[15]. При этом правовое подчинение женщин – как раз яркий пример того, как физическая сила трансцендируется и становится еще более грозной. Сила принципа может быть куда страшнее силы физической. От побоев бывает передышка, к тому же не каждый мужчина станет бить зависимую от него женщину – от закона  же, который и предназначен выражать принцип справедливости, не укроешься ни на секунду – он неумолим в своем подчиняющем праве. Мужчина оказывается всегда прав, - это право победителя в схватке с природой.

 

Но ведь под трансценденцией понимался отказ от половой роли? Так мужчина подчинил себе женщину, или человек? Чтобы не путаться в этом вопросе, мы должны вспомнить, что сутью трансценденции не является «отказ от половой идентичности» - это прямое следствие, которое нам наиболее интересно в контексте данных рассуждений. Но суть трансценденции - в переходе с уровня событий, формирующих некоторые представления, на уровень идей, формирующих события.   Мужская роль также подлежит трансценденции – ровно настолько, например, насколько «житейские» представления о ведении войны подменяются пониманием ее принципов. Воин (солдат, рядовой) – всегда остается мужчиной как таковым, можно сказать, воплощением мужественности. Но чем выше будем мы подниматься по ступенькам военной иерархии, тем более «идеальным» будет становиться тип военного человека, тем меньше в нем будет собственно мужского. Величайшие полководцы никогда не были величайшими воинами, - более того, -  то, что для рядового является вполне рядовым событием – сама схватка – поучаствуй в ней полководец, и это рядовое военное событие тут же обрастает легендарным ореолом. Вот, посмотрите, мол, какой храбрец! Да никакой не храбрец – храбрецы у него под началом, но их зачастую никто и не вспоминает. Воин – это мужчина, а полководец – уже нет. Так, величайшим полководцем России является Суворов – тот еще «мужчина» - хилый, болезненный, совершенно неприспособленный (и  с огромным трудом постепенно приспосабливающийся) к военной жизни человек. Но ему и не надо быть мужчиной, он – Полководец. Можно возразить, что Суворова как раз и называют солдатом-фельдмаршалом. Но это фельдмаршальский взгляд. Да, он был солдатом, если сравнить его с другими  фельдмаршалами. Но если сравнить его с солдатами, то он всегда оставался «фельдмаршалом». Это неизбежно. Таков закон трансценденции – трансценденция даже и в чисто мужской сфере превращает мужчину в деятеля, размывая понятие «мужского». Полководец воплощает в себе не мужественность, а принципы ведения войны – идея становится первичной, событийность оказывается в подчинении у принципа.

 

Напротив, на чисто событийном уровне половая принадлежность всегда заявляет о себе вполне недвусмысленно и человек склонен реагировать на непосредственные жизненные события как мужчина или как женщина. Возьмем, например, избитую сцену с мышью – женщина, увидев грызуна, вдруг начинает кричать, а мужчина мужественно изгоняет бедное животное (да мышка уже и сама убежала). А за секунду до этого, они, возможно, разговаривали на какие-то отвлеченные темы – но вторгшееся событие мгновенно превратило их в мужественного мужчину и в женственную женщину. Впрочем, как уже и говорилось – в непосредственном контакте друг с другом мужчинам и женщинам трудно вполне отвлечься от того, что они – мужчина и женщина. Мужчина  видит перед собой женщину, а женщина – мужчину. Но это так – к слову. При этом мы ведь может представить себе и другую ситуацию: а именно, пусть у нас мужчина испугается мышки, а женщина совершенно спокойно выпроводит ее. Что мы скажем про такого мужчину – разве именно не то, что он ведет себя как женщина? То есть мы все равно идентифицируем непосредственную модель поведения в терминах мужской или женской вне зависимости от того, кто этой модели придерживается – мужчина или женщина. Таков закон событийности – в ее рамках не убежать от половых характеристик. Да и каков наиболее непосредственный уровень восприятия Человека? Правильно – это его внешность. А внешне мы именно что сразу же идентифицируем человека как мужчину или женщину. Ну и еще один избитый пример: первое, что мы стремимся узнать о человеке при его появлении на свет – это его пол. Можно сказать, это первое событие в жизни человека – заявить о себе как о мужчине или как о женщине.  А вот собственно человеком еще надо стать.

 

Возвращаясь к вопросу о подчиненности женщины можно утверждать, что женщину подчинил человек, трансцендировавший еще чисто мужскую свою ипостась. Такого человека можно назвать трансцендированным мужчиной. И такой человек – это еще не вполне человек. В нем еще по-прежнему слишком много мужского, в правовом подчинении женщины еще слишком видна грубая физическая сила.

 

При этом главная сила трансценденции состоит в том, что с ее помощью создаются сферы, в которых некоторые представления изначально доминируют над событийностью. Таковы сферы науки и искусства. Искусство сразу же рассматривает событийную жизнь как некое сырье, потребное или непотребное в целях искусства. И Художник с самого начала едва ли может называться мужчиной. Более того, я убежден, что  ярко-выраженная мужественность почти стопроцентно наносит удар по художественности. В качестве возражения мне могут указать на таких замечательных писателей, как, например, Джек Лондон или Эрнест Хэмингуэй – они ведь были не только замечательными писателями, но и настоящими мужчинами, причем всячески эту свою мужественность подчеркивали, и использовали ее в художественных целях.  А я все же убежден, что именно их мужественность помешала им стать не просто замечательными писателями, но выйти на высший уровень искусства – туда, где настоящим мужчинам не место, и где остаются одни только Писатели. «Плохой мужчина» Сэлинджер на этот уровень вышел, а «настоящий мужчина» Хэмингуэй – нет. Конечно, многие со мной не согласятся… Ну и конечно,  Хэмингуэй – «настоящий мужчина» более по писательским меркам. По меркам же настоящих мужчин – он все равно – так, писателишка, играющий в мужчину.  (Про философию я уж и вообще молчу – таких «мужчин», как философы, надо еще поискать).

 

Не будем забывать о главном – понятие Человек и создано для того, чтобы преодолеть дихотомию мужского и женского. Разделенные по-полам, мужчины и женщины едины в смысле своей человечности (и, к сожалению – бесчеловечности). В некоторых языках, как известно, мужчины даже и ловко обозначили себя как «человека», автоматически выгнав женщину из круга человечности. Но, поступив так, они поступили как мужчины, а не как люди (подобно тому, как и Шопенгауэр рассуждал как мужчина, а не как философ[16]). Будем же людьми, попробуем же подойти к вопросу по-философски. А для этого не будем забывать о главном - понятие Человек и создано для того, чтобы преодолеть дихотомию мужского и женского[17].

 

И теперь же я думаю, самое время ответить на вопрос о том: насколько же велика  разница между «мужским» и «женским»? До тех пор, пока речь идет о противопоставлении чисто мужского чисто женскому – разница несомненно велика, это именно что разница между воинственностью и сексуальностью, а я думаю, мало кто захочет оспаривать большую разницу между двумя этими понятиями. Далее, даже когда речь уже идет о трансценденции, до тех пор, пока трансцендируется чисто мужское и чисто женское  - разница все равно остается фактически неизменной. Трансцендированный мужчина отличается от трансцендированной женщины примерно так же сильно, как и мужчина от женщины. Генерал совсем не похож на танцовщицу. А вот скажем, любое приобщение к знанию изначально стирает границы между мужественностью и женственностью. Знающим является не мужчина  или женщина, но человек. Собственно, основной принцип должен быть понятен – «мужское» всегда будет отличаться от «женского», различия будут стираться там, где само это противопоставление будет терять смысл.

 

Теперь, наверное, можно от мужчин, которые уже не мужчины, возвратиться к женщинам, которые пока что еще женщины. Впрочем, почти все рассуждения здесь окажутся аналогичными. Да, не раз отмечалось, что женщинам труднее дается все «обобщающее» - вероятно женщинам и вообще-то значительно сложнее поступиться своей женственностью (чем мужчинам – мужественностью), чтобы приобщиться к некоторым идеалам. До сих пор лучше всего процесс трансценденции дается женщинам в женских сферах деятельности, либо в тех сферах, где подразумевается воплощение женского образа, например, в кино. Актриса может очень далеко уйти от женской доли, и при этом воплощать на экране она будет (может) именно что женскую долю. В таких случаях, процесс трансценденции оказывается незавершенным, а результаты его – неудовлетворительными. Лучше всего неудовлетворительность таких результатов воплощает в себе Мэрилин Монро – секс-символ XX века номер один. В своей роли сексуальной блондинки она вышла на предельный уровень трансценденции – но человеку этого недостаточно, поэтому неудивительно, что Мэрилин всю жизнь мечтала отойти от созданного ею образа, чтобы стать настоящей актрисой – то есть перестать быть неким воплощением идеи секса[18].  Быть женщиной мало. Быть актрисой мало. Важно еще, чтобы и создаваемый образ был образом Человека, кто бы его ни воплощал – мужчина или женщина. Проблема номер два состоит в том, что и тех сферах, которые можно назвать скорее женскими, функции «генералов» все равно достаются мужчинам. Так, например, если мир моды – преимущественно женский мир, то вот большинство знаменитых кутюрье – мужчины. Если приготовление пищи считается женской прерогативой, то среди известных поваров больше мужчин, чем женщин. И тут, в святая святых, у плиты, женщин стремятся оттеснить из сферы творческой готовки в сферу отупляющего мытья посуды. 

 

Что же, неужели все-таки женщины склонны отдавать первые роли мужчинам, или это довлеет многовековая традиция? Судить не берусь – это как раз тот случай, когда мужчине лучше быть предельно осторожным в своих суждениях. Есть, впрочем, один достаточно надежный критерий – скажем, и Милль, и Симона де Бовуар отмечали, что женщинам до сих не удается достигнуть пиковых высот в творческих сферах деятельности[19]. Эти замечания остаются верными и по сегодняшний день. Нет еще женщины-Эйнштейна. А почему – да потому что женщины остаются слишком женщинами,  а Эйнштейн не является мужчиной-Эйнштейном, он – Ученый-Эйнштейн. Опять-таки совершенно выведу за скобки рассуждения на тему, хорошо это или не очень (что женщины остаются слишкомженщинами). Зато могу дать прогноз: скоро, скоро мир познакомится-таки с женщиной-творцом[20], которая создаст нечто такое, что… в общем, сами увидите. Предрекаю, что она будет Писателем.

 

Впрочем, здесь возникает особая тематика, по которой полезно сказать несколько отдельных слов. В общем и целомразум требует трансценденции  и отказа от половой идентичности, и в этом смысле, с точки зрения разума, безусловно хорошо, чтобы и мужчины и женщины забыли о том, что они мужчины и женщины и помнили лишь о том, что они существа разумные – люди. Но тот же разум не может не понимать абсурдности такого подхода, если бы довести его до  логического конца. Собственно это означало бы – отказаться от всякой событийности в жизни. Но даже предельно абстрактный теоретик слишком хорошо понимает, что он еще должен о чем-то теоретизировать. Но именно мужчины и женщины творят непосредственную жизнь, как мы ее видим. Но именно солдаты, а вовсе не генералы, сходятся в схватке. Данное противоречие неустранимо – оно создает поле напряженности между требованиями разума и требованиями жизни. Что же: в конечном счете разуму полезно скорректировать свою позицию. В каком-то смысле разуму так же полезно «возвращаться на землю» (человеку полезно вспоминать, что он мужчина или женщина, да это и неизбежно), как мужчинам и женщинам полезно взлетать к идеальным высотам бытия. Взлетев к этим высотам, я заканчиваю данное рассуждение.

 

P.S. В качестве послесловия я приведу один отрывок из романа «Что делать?», в котором фиксируется момент трасценденции женского начала:

 

«Верочка, наконец, дошла до пафоса.

— Вы называете меня фантазеркою, спрашиваете, чего же я хочу от жизни? Я не хочу ни властвовать, ни подчиняться, я не хочу ни обманывать, ни притворяться, я не хочу смотреть на мнение других, добиваться того, что рекомендуют мне другие, когда мне самой этого не нужно. Я не привыкла к богатству — мне самой оно не нужно, — зачем же я стану искать его только потому, что другие думают, что оно всякому приятно и, стало быть, должно быть приятно мне? Я не была в обществе, не испытывала, что значит блистать, и у меня еще нет влечения к этому, — зачем же я стану жертвовать чем-нибудь для блестящего положения только потому, что, по мнению других, оно приятно? Для того, что не нужно мне самой, — я не пожертвую ничем, — не только собой, даже малейшим капризом не пожертвую. Я хочу быть независима и жить по-своему; что нужно мне самой, на то я готова; чего мне не нужно, того не хочу и не хочу. …Я хочу делать только то, чего буду хотеть, и пусть другие делают так же; я не хочу ни от кого требовать ничего, я хочу не стеснять ничьей свободы и сама хочу быть свободна». (Н.Г. Чернышевский. «Что делать?». Гл. 1. VI).

 

Вот, поистине, монолог не женщины, но мужа…То есть, извините, не женщины, и не мужа, но – Человека. И этот человек, в данном случае  – женщина, что придает данному пусть и немного пафосному, но ценнейшему монологу особую ценность. Ведь это говорит женщина, вполне осознавшая, что она – человек. Этот монолог и фиксирует  драгоценный момент осознания и, соответственно (а одно не бывает без другого), трансценденции роли «только лишь» женщины. Ведь не забудем, весь монолог разворачивается как раз на фоне возможного принятия Верой предложения руки и сердца от никуда не годного Сторешникова.  Жюли убеждает  ее принять это предложение – как женщина женщину – и все резоны на ее стороне – ведь все равно другого пути, кроме как выйти за кого-нибудь замуж, нет; Сторешников же «вполне подходящая партия». Но вот она слышит речь Человека, и все ее резоны оказываются ничего не стоящими, что она и сама тут же с радостью признает.

 

«— Так, дитя мое, так! Я и сама бы так чувствовала, если б не была развращена».

 

Это и означает – дерзай, будь Человеком. Я не могу, но ты попробуй. Думаю, немного было произнесено более важных слов во всей истории  литературы, чем эти золотые слова Веры и Жюли. Ну, а для рассматриваемой сейчас темы,  они так просто бесценны. Поместим же эти слова в самую дорогую нашему сердцу оправу и навсегда запомним их.

 

 

[1] «Мужчине трудно оценить исключительное значение социальной дискриминации, которая со стороны кажется чем–то незначительным, но ее моральные и интеллектуальные последствия для женщины столь глубоки, что может показаться, будто их источник — в ее изначальных природных свойствах. Как бы мужчина ни симпатизировал женщине, он никогда до конца не представляет себе ее конкретной ситуации. Поэтому не следует верить мужчинам, когда они стараются защитить свои привилегии, даже не осознавая, как далеко простирается их действие. Мы не дадим запугать себя обилием и ожесточенностью атак на женский пол, не клюнем на небескорыстные хвалы, адресованные «настоящей женщине», и не поддадимся на восторги по поводу женской доли, зная, что ни один мужчина ни за что на свете не согласился бы ее разделить». (Симона де Бовуар. «Второй пол». Т.1. Введение).

 

[2] «Если же они отличаются только тем, что самка рожает, а самец оплодотворяет, то мы скажем, что это вовсе  не доказывает отличия женщины от мужчины в отношении  к тому, о чем мы говорим…По отношению к занятиям, связанным с государственным устройством, у женщины нет никаких особенностей…По своей природе, как женщина, так и мужчина могут принимать участие во всех делах, однако женщина во  всем немощнее мужчины». Платон. «Государство»  (Кн. 5).

 

[3] «Так, рабу вообще не свойственна способность решать, женщине она свойственна, но лишена действенности, ребенку также свойственна, но находится  в неразвитом состоянии». Аристотель. «Политика». (Кн. 1). 

 

[4] «Чем благороднее и совершеннее какая-нибудь вещь, тем позднее и медленнее достигает она своей зрелости. Мужчина приобретает зрелости рассудка и духовных сил едва ли раньше двадцати восьми лет; женщина — с восемнадцатым годом. Но зато такой уж и рассудок: вполне скудно отмеренный. Поэтому женщины всю свою жизнь остаются детьми, видят всегда только ближайшее, прилепляются к настоящему, принимают видимость вещей за сущность дела и предпочитают мелочи важнейшим занятиям. Благодаря именно разуму, человек не живёт, как животное, только в настоящем, а обозревает и обсуждает прошедшее и будущее, откуда и проистекают его осторожность, заботливость и частая озабоченность. К происходящим от этого выгодам и невыгодам женщина причастна менее мужчины, вследствие своего более слабого разума. Она, скорее, отличается духовною близорукостью: её интуитивный (непосредственно воспринимающий) ум остро видит вблизи, но имеет тесный кругозор, в который не входит отдалённое. Поэтому всё отсутствующее, прошедшее, действует на женщин гораздо слабее, чем на нас, отчего и проистекает чаще встречаемая в них и подчас доходящая до безумия наклонность к расточительности (мотовству). Женщины убеждены в душе своей, что назначение мужчин — зарабатывать деньги, а их — тратить, если возможно — ещё при жизни мужа или же, по крайней мере, после его смерти». Артур Шопенгауэр. «О женщинах».

 

[5] Вообще же Ницше пропел дивную поэтическую песнь, и однако же суть ее, при всей поэтичности, сводится к хорошо известной прозе – одно дело у женщин – рожать детей: «Все в женщине – загадка, и все в женщине имеет одну разгадку: она называется беременностью». (Ф. Ницше. «Так говорил Заратустра». О старых и молодых бабенках).

 

[6]  Фрэнсис Уин. «Карл Маркс».  (гл.9).

 

[7] «— Разве мы так жалки?

— Да разве вы не женщина? Мне стоит только сказать вам самое задушевное ваше желание — и вы согласитесь со мною. Это общее желание всех женщин.

— Скажите, скажите.

— Вот оно: «Ах, как бы мне хотелось быть мужчиною!» Я не встречал женщины, у которой бы нельзя было найти эту задушевную тайну. А большею частью нечего и доискиваться ее — она прямо высказывается, даже без всякого вызова, как только женщина чем-нибудь расстроена, — тотчас же слышишь что-нибудь такое: «Бедные мы существа, женщины!» или: «Мужчина совсем не то, что женщина», или даже и так, прямыми словами: «Ах, зачем я не мужчина!».

Верочка улыбнулась: правда, это можно слышать от всякой женщины». (Н.Г. Чернышевский. «Что делать?». гл.2. IV).

 

[8] «…принцип, которым управляются общественные отношения между обоими полами, и влекущий за собой легальную подчиненность одного пола другому, по самой сущности своей, ложен и составляет одно из главных препятствий к прогрессу человечества; вследствие чего его надлежит заменить принципом полного равенства, не допускающим ни власти и преимуществ для одной стороны, ни воспрещений для другой». Джон Стюарт Милль. «Подчиненность женщины».

 

[9] «Нет никакого средства убедиться, что может быть сделано одним человеком или несколькими иначе, как испытав их на деле, и точно так же нет другого средства, кроме того же опыта, чтобы открыть и постановить безошибочно, что следует делать и чего не следует делать женщинам ради собственной их пользы». Джон Стюарт Милль. «Подчиненность женщины».

 

[10] «Разберем подробнее свойства умственных способностей, наиболее характеризующих даровитую женщину. Все эти способности именно такого рода, что делают ее наклонной к практической жизни и побуждают стремиться к ней. Что значит, например, способность женщины «понимать вещи чутьем»? Это не что иное, как быстрое и верное понимание существующих фактов. Способность эта не имеет ничего общего с тем процессом, посредством которого человек доходит до общих выводов». Джон Стюарт Милль. «Подчиненность женщины». - Забавно, но то же самое вполне мог бы сказать (а фактически и говорит) и Шопенгауэр, при столь противоположной направленности своих суждений.

 

[11] Впрочем, конечно, тут я выразился некорректно. Ведь это еще один камень преткновения – загонять всех женщин в «женственность». Это еще одна из бесчисленных попыток каким-то образом упростить реальность. Как это так? – женщина, и не вполне женственная? Да вот так.

 

[12] Шопенгауэр прав, утверждая, что «Так как женщины существуют единственно только для распространения человеческого рода и этим исчерпывается их назначение, то они постоянно и живут более в роде, чем в индивидуумах, и дела рода принимают серьёзнее к сердцу, чем индивидуальные». («О женщинах»). Только он забывает добавить, что мужчина в рамках своей архаичной роли только и занят тем, что метит свою территорию да  враждует с самцами-конкурентами в борьбе за пищу, да тех же женщин – «этим и исчерпывается его назначение».  Мужчины стоят женщин – и мужчине, и женщине еще далековато  до звания – Человека.

 

[13] Да женщины уже и так достаточно написали на эту тему – почитайте представительниц такого специфического направления как радфем; у них все мужчины поголовно – насильники. Конечно, это перебор, но кто скажет, что «счет», накопившийся у женщин к мужчинам необоснован?

 

[14] А вот что говорит Симона де Бовуар: «Любой субъект конкретно полагает себя через определенные проекты — это его трансценденция. Он осуществляет свою свободу лишь путем постоянного самоопределения на пути к другим свободам. Единственное оправдание его сегодняшнего существования — это его устремленность в бесконечно открытое будущее. Каждый раз, когда трансценденция застывает в имманентности, существование деградирует, превращаясь в «в–себе–бытие», а свобода оборачивается фактичностью». (Симона де Бовуар. «Второй пол». Т.1. Введение).

 

[15] Здесь я вполне следую по дороге, проложенной Симоной де Бовуар: «Но в любом случае рожать и кормить — это не деятельность, это естественные функции, в них нет никакого проекта; и поэтому женщина не видит в этом повода для высокомерного утверждения своего существования; она пассивно претерпевает свою биологическую судьбу. Домашняя работа, которой она вынуждена посвятить себя, поскольку только это совместимо с обязанностями материнства, замыкает ее в круге повторяемости и имманентности; эта работа повторяется изо дня в день в той же форме и переходит почти без изменений из века в век; женщина не производит ничего нового. Случай мужчины принципиально иной; добыча пропитания для коллектива представляет для него не просто жизненный процесс, как для рабочих пчел, но серию актов, трансцендирующих его животное состояние. Homo faber испокон веку изобретатель: уже палка и дубина, которыми он вооружает руку, чтобы сбивать с дерева плоды и убивать животных, являются инструментами, расширяющими возможности для освоения мира; мало того что он приносит в дом рыбу, выловленную из морской пучины, — прежде ему нужно покорить водную стихию, выдолбив пирогу; в ходе присвоения богатств мира он присваивает и сам мир». (Симона де Бовуар. «Второй пол». Т.1. Ч.2. 1).

В качестве критического замечания отмечу, что, строго говоря, в той деятельности, которую еще можно назвать «чисто мужской» тоже нет «никакого проекта». Сама по себе охота и рыболовство  – это тоже никакая не «деятельность» - ничуть не в большей степени деятельность, чем взращивание потомства. И все эти охотничьи походы не ведут к завоеванию природы – иначе хищники давно бы ее уже завоевали. Чтобы возник «проект» мужчина должен трансцендироваться, а, значит, это уже не совсем мужчина, а некто, выходящий за пределы мужской роли. При этом все же именно мужские качества оказались более подходящими, чтобы выйти за эти предназначенные природой пределы. Мужественность превращается в инструмент на службе человеческого, но, при этом именно мужественность и является тем, за пределы чего надо выйти человеку. Этот нюанс является весьма существенным. Фраза «мужчина создал цивилизацию» ложна, хотя и основана на верных посылках. Изначально цивилизация есть по большей части продукт мужского трансцендирования – такое предложение-предположение, при некоторой его неуклюжести, куда в большей степени претендует на истинность.

 

[16] Но ведь я только что сказал, что «таких «мужчин» как философы надо еще поискать», Шопенгауэр же философ, а рассуждает как мужчина. Нет ли тут противоречия? Противоречие есть, но это противоречие собственно и должно являться неким укором для философа. Рассуждая как мужчина, он ставит под сомнение свое звание философа.

 

[17] «А кто с дельною целью занимается каким-нибудь делом, тот, какое бы ни было это дело и в каком бы платье ни ходил этот человек, в мужском или в женском, этот человек просто человек, занимающийся своим делом, и больше ничего». (Н.Г. Чернышевский «Что делать?». гл. 4. XIII).

 

[18] «Однажды летом, во время уик-энда, который Мэрилин проводила в расположенном прямо на песчаном пляже дачном домике Страсбергов, актриса стояла в свете луны обнаженной, а Сьюзен заворожено наблюдала за ней, восхищаясь пружинистостью, эластичностью и лучезарной белизной ее кожи.

— Мне бы хотелось быть такой, как ты, — произнесла Сьюзен.

— О нет, Сьюзи, — ответила Мэрилин. — Это я бы хотела быть такой, как ты! Тебе предстоит сыграть большую роль на Бродвее, роль Анны Франк, и люди тебя уважают. Нет, нет, со мной не случилось ни того, ни другого». (Дональд Спото. «Мэрилин Монро»).

Обнаженность Мэрилин в данном отрывке и символизирует ее чистую женственность, но она хотела бы поменять то восхищение, которое вызывает ее тело, на то уважение, которое дарует деятельность актрисы, очищенная от чисто сексуального дурмана.

 

[19] «Есть безумные женщины, есть и талантливые, но ни одна не обладает тем неистовством таланта, которое называется гениальностью». И еще: «…как отмечает Вирджиния Вульф, Джейн Остин, сестрам Бронте и Джордж Элиот пришлось непроизводительно потратить столько сил в борьбе против давления извне, что к той черте, с которой обычно начинают крупные писатели–мужчины, они пришли, потеряв часть дыхания. Им не хватило сил для того, чтобы воспользоваться своей победой и почувствовать себя совершенно свободными. В их произведениях, к примеру, не найдешь ни иронии, ни непринужденности или спокойной искренности, свойственных Стендалю. Нет у них и богатства опыта Достоевского или Толстого. Именно поэтому такую прекрасную книгу, как «Миддлмарч», нельзя сравнить с «Войной и миром», а «Грозовому перевалу», несмотря на все его величие, далеко до «Братьев Карамазовых». (Симона де Бовуар. «Второй пол». Т.2.  гл.14).

 

[20] Необходимое, но некорректное словосочетание – ведь непосредственно в творческой ипостаси ее уже неправомерно будет называть женщиной, вместе с тем, для нас важно именно то, что она была женщиной, перед тем, как стала творцом.