Франц Энгел

Обо всем, что произошло, я расскажу только вам, сестра моя. Я не могла бы поделиться ни с одной женщиной моего народа, они ведь не знают о далеких странах, где мой супруг прожил двенадцать лет. Не могла бы я говорить свободно и перед какой-нибудь чужестранкой, так как она не знает мой народ и нашу жизнь со времен Древней империи. Но вы? Вы провели много лет среди нас. Вопреки тому, что вы приехали из тех чужих стран, где супруг мой учился по своим западным книгам, вы меня поймете. Истину говорю. Я назвала вас своей сестрой и я расскажу вам все.

Знаете, пятьсот лет назад мои уважаемые предки населяли этот старинный город Среднего царства. Ни один из них не следовал моде, и не имел желания меняться. Все они жили спокойно и достойно, и верили в свою правоту. И мои родители так воспитали меня - в духе всех наших почитаемых традиций. Никогда, даже во сне, я не представляла себя другой. Тогда, до того, как я начала задумываться над этим, мне казалось, все люди должны быть как я. Если через стены наших дворов иногда доносилась молва, что где-то есть отличающиеся от меня женщины, которые ходят по улицам свободно, словно мужчины, я не обращала внимание на такие глупости. Я шла, как меня учили, испытанными путями моих предков. Никакое внешнее прикосновение не смущало мой покой. Я ничего не желала. Но вот наступил день, когда я начала жадно наблюдать за этими странными существами - современными женщинами - и задаваться вопросом, смогла бы я стать как они. Не ради себя самой, сестра моя, а ради своего супруга.

Я ему не нравилась, потому что он пересек четыре моря, жил в очень далеких странах, в которых полюбил новые вещи и принял новые обычаи.

Моя мать - мудрая женщина. В десять лет я превратилась из ребенка в девочку. Тогда она мне сказала такие слова:

- С мужчинами женщина должна быть молчалива, как цветок и удаляться в первый удобный момент, не показывая смущения.

И когда я предстала перед своим супругом, я вспомнила ее слова. Я опустила голову и держала руки перед собой. Он заговорил со мной, а я ничего ему не ответила. О, как сильно я испугалась, когда поняла, что он не одобряет моего молчания!

Я вопрошала себя, чем бы я могла его заинтересовать, но голова моя вдруг опустела, словно рисовое поле после жатвы. Когда я одна со своим рукоделием, я придумываю весьма изысканные и прекрасные слова, какие я сказала бы ему. Я бы сказала, как я его сильно люблю. О, не такими бесстыдными словами, заимствованными у хищного Запада, а завуалированными намеками:

- Господин мой, заметили ли вы сегодняшнюю зарю? Земля будто поднимается, чтобы встретить солнце. Мрак. После мощный взрыв света, словно вулкан музыки! О, господин, я твоя темная земля, которая ожидает.

Или вечером, когда он отправляется на ладье по лотосовому озеру:

- Что бы случилось, если бы бледные, стенающие волны перестали бы чувствовать как Луна их притягивает? Вдруг, волна больше никогда не испытала бы прикосновения ее животворящих лучей? О, господин мой, будь осторожен, вернись ко мне живой и здоровый, чтобы не осталась я без тебя такой бледной, стенающей волной!

Но когда он пришел, одетый в чужестранную одежду, я не смогла произнести ни слова. Разве я вышла замуж за иностранца? Он говорит мало и небрежно, взгляд его скользит слишком быстро мимо меня, хотя я нарядилась в атлас персикового цвета и украсила жемчугом свою только что сделанную прическу.

Это моя мука. Я замужем лишь один месяц, а уже не нравлюсь ему.

 

* * *
 

Три дня я думала, сестра моя! Необходимо прибегнуть к хитрости и найти способ привлечь к себе взгляд моего супруга.

Или я не наследница многих поколений женщин, на которых господа их взирали благосклонно? В течение ста лет ни одна из них не была непривлекательна, кроме той Гуй-Мэй времен Санг, что в возрасте трех лет заболела оспой. Все равно, написано, будто у нее были очи, подобные черным драгоценным камням, и голос, который волновал сердца мужчин, как весенний ветер волнует заросли бамбука. Ее муж так ее любил, что несмотря на шесть наложниц, соответствующих его сану и богатству, она оставалась для него самой желанной. А моя прабабушка Ян Гуй-Фэй - та, которая носила с собой белую птицу, держала всю империю в своих благоуханных руках, ибо император - Сын Неба - сходил с ума по ее красоте. И я, самая незначительная среди этих почтенных дам, все-таки кровь от крови их, и кость от костей их.

Я внимательно оглядела себя в своем бронзовом зеркале. Если я вам скажу, что есть на свете более страшненькие, чем я, скажу это не ради себя, а из-за него, из-за мужа. Вижу, глаза у меня четко очерчены - белое отделено от черного; вижу, уши у меня маленькие и изящной формы, и так прижаты к голове, что золотые серьги с нефритами висят совсем близко у щек; вижу, губы мои тоже маленькие и красиво смотрятся на овале моего лица. Хотелось бы мне только, не быть такой бледной и, чтобы брови у меня стали немножко подлиннее. Свое бледное лицо я делаю румянее, накладывая немного розовой краски на ладони и после растирая ее по щекам. Одна щеточка, пропитанная чернилами, удлиняет мои брови.

Так я уже достаточно красива и готова его встретить. Но в миг, когда взгляд его останавливается на мне, я замечаю, что он ничего не видит - ни губ, ни бровей. Мысли его блуждают где-то далеко, над землями и морями, повсюду, только не там, где сижу я и жду его!

* * *

Когда предсказатель определил день моей свадьбы, когда красные лакированные сундуки наполнили доверху, когда атласные одеяла, вышитые алыми цветами, были собраны высокими горками на столах и свадебных сладостей изготовили так много, что из них составили пагоды, моя мать позвала меня в свою комнату. Я вымыла руки, причесала волосы и отправилась в ее чертоги. Она сидела на своем черном кресле с гравировками и пила чай. Ее длинная бамбуковая трубка, украшенная серебряными кольцами, была прислонена к стене, рядом с нею. Я стояла опустив голову, не смея встретиться с ней взглядом. Все равно я чувствовала как ее проницательные глаза оглядывают мое лицо, мое тело, мои ноги. Острая их теплота пронизывала молчание и проникала в глубину моего сердца. Наконец, она позволила мне сесть. Она играла с семечками дыни, насыпанными в тарелку, поставленную на стол возле нее. На спокойном ее лице лежало обычное выражение непроницаемой печали. Моя мать была мудрой женщиной.

- Гуй-Лань, дочь моя, - сказала она, - тебе предстоит выйти замуж за человека, с которым ты обручена до своего рождения. Твой отец и его отец были побратимами. Они поклялись установить между собой еще одну связь, через брак своих детей. Твоему жениху было тогда шесть лет. Ты родилась в конце того же года. Так была предопределена твоя участь. К этой цели было направлено твое воспитание. Семнадцать лет твоей жизни я не переставала думать о часе твоей свадьбы. Когда я учила тебя и воспитывала, я всегда представляла двух человек - мать твоего супруга и самого твоего супруга. Ради нее я учила тебя как готовить и подносить чай старшему; как вести себя в присутствии старших; как молча выслушивать слова старших - и когда тебя хвалят, и когда ругают; учила тебя покоряться во всем, как цветок покоряется солнцу и дождю.

Ради супруга твоего я учила тебя одеваться, говорить, используя красноречие лишь взгляда и выражения лица, без слов, да... но это все ты сама поймешь, когда наступит время остаться тебе наедине с ним.

Итак, ты подготовлена ко всем обязанностям благородной госпожи: умеешь готовить сладости и вкусные блюда, которые возбудят желания твоего супруга; и привлекут внимание его к твоим способностям. Никогда не переставай прельщать его своей изобретательностью и разнообразием кушаний. Манеры и этикет - как представиться в присутствии высокопоставленных, как говорить с подчиненными, как всходить на носилки, как приветствовать его мать при других - все это ты знаешь. Поведение хозяйки, искусные улыбки, украшение волос драгоценностями и цветами, покрытие краской губ и ногтей, умение использовать благовония, и обувать как следует свои ноги - ах, бедные твои ноги, сколько слез пролилось из-за них! Но я не знаю девушку твоего поколения с такими маленькими ногами. Даже мои, когда я была твоего возраста, едва ли были меньше. Надеюсь только, семейство Ли обратило внимание на мои письма и бинтовало таким же способом ноги своей дочери - невесты твоего брата и моего сына. Но я беспокоюсь, потому что слышала, будто она изучала науки Четырех книг, а у женщины ученость и красота никогда не встречаются вместе. Необходимо поговорить об этом с посредницей. Что до тебя, дитя мое, если со снохой моей вы похожи, то у меня не будет много причин для жалоб. Ты умеешь играть на старинной арфе, чьих струн касались пальцы женщин нашего рода в продолжении многих поколений и доставляли удовольствие их господам. Пальцы твои ловки, ногти длинные. Ты знаешь наизусть все самые известные стихи старинных поэтов и умеешь исполнять их в сопровождении арфы. Не вижу, как даже свекровь твоя могла бы найти хоть какой-нибудь недостаток у моего ребенка, только если ты не родишь сына! Но я пойду в храм и поднесу дар богине, чтобы ты забеременнела в первый год замужества.

Кровь прилила мне к лицу. Не помню времени, когда я еще не знала ничего о рождении и материнстве. Желание родить сына в такой семье как наша, где у отца моего было три наложницы, чье единственное занятие заключалось в зачатии и рождении детей, было нечто совершенно обыкновенное и не скрывало в себе никакой загадки. Все равно эта мысль, касающаяся самой меня... Но моя мать даже не заметила румянца на моих щеках. Она сидела погрузившись в свои мысли и начала вновь поигрывать с семечками дыни.

- Только еще одно, - сказала она. - Он ездил далеко, в чужие страны. Даже изучал их медицину. Не знаю... Но достаточно! Время покажет. Ты свободна.