Франц Энгел | Пусть победители войдут в Рим

Отрывок из романа

"Пусть победители войдут в Рим"

...Так как разбирательства не произошло, все вернулось на круги своя: заимодавцы предъявили к уплате свои проценты на проценты, превращавшие любой, даже не слишком значительный долг, в кабалу. Каждый присутственный день объявляли множество несостоятельных должников.

Моему отцу грозило такое же обвинение, настало время, когда ему пришлось распроститься и со стряпухой, и с ученым греком, только вырученных средств оказалось капля в море.

Товарищи отца по несчастью советовали ему продать дом и снять квартиру, не разумно было по их мнению отказывать себе во всем, даже не держать рабов, унижая себя работой по хозяйству, а при том жить в отдельном доме, пусть неудобном, старом, далеко от центра, но в любом случае в черте Города, то есть на участке земли, за который можно было бы выручить приличные деньги, если повезет. Отец цеплялся за последнюю отговорку: отвечал, что лично ему нечего надеяться на Фортуну, так как он пережил уже все, отпущенное ему в жизни счастье.

На самом деле отец просто не хотел лишаться своего дома. Он не желал молиться общим пенатам с каким-то плебейским сбродом, делить кров с грязными и шумными соседями, чтобы «ему ходили по голове», как он выражался. Более того, сколь бы беден он ни был, мой отец оставался патрицием, и его коробила сама мысль о необходимости беспокоиться о поддержании добрых отношений с хозяином съемных комнат. Наконец, он страдал от навязчивого страха, будто любой многоквартирный дом обязательно обрушится или сгорит. Отцу требовалось делать над собою некоторое усилие даже для того, чтобы только переступить порог такого ненадежного дома, лечь же там спать представлялось ему безумством, все равно, что добровольно сунуть голову в печку.

Заимодавцы преследовали отца. Из-за мучавших его забот он часто сидел один на ступеньках, ведущих из пустого триклиния в атриум, хмурясь своим тяжелым мыслям, ссутулившись и положив руки на колени. Отцу не с кем было поговорить откровенно, посоветоваться, посетовать, он прятал свою беспомощность под маской раздражения, срывал на нас, детей, досаду, а потом хватался за грудь - жаловался на одышку, превращаясь в свои сорок два года в больного старца.

Сразу после мартовских праздников в год консульства Луция Корнелия Суллы и Квинта Помпея Руфа отцу принесли вызов в суд, и ему ничего более не оставалось кроме как заложить дом.

Тогда я впервые увидел нашего главного кредитора – Марка Мария Гратидиана, знаменитого тем, что его усыновил родной брат многократного консула и императора Гая Мария. Гратидиану зачем-то понадобилось самолично осмотреть предмет заклада, а я как раз прибежал с улицы и очень хотел пить. Отец подозвал меня поздороваться с гостем, я буркнул довольно витиеватое приветствие по-гречески, стремясь одновременно нахамить, так как слышал от взрослых, что Марии гордятся своей необразованностью, и похвастать своими знаниями. Гратидиан, крупный мужчина преторского возраста, криво усмехнулся в ответ:

- Ты, Луций Сергий, хорошо в школе учишься, радуешь отца? – произнес он масленым голосом, не совсем спрашивая, а словно пытаясь польстить.

- Не хожу я в школу, - огрызнулся я.

Гратидиан посмотрел на меня пристально, как голодный на чужой обед, и отец приказал мне уйти. Я бы и не запомнил этого Марка Мария Гратидиана, если бы нам не суждено было встретиться вновь.

После заклада дома мой несчастный отец потерял всякую надежду на достойное будущее как для меня, так и для моих сестер, которым без приданого невозможно найти приличных женихов, но вместе с тем никак не хотел оставить забот о нашем образовании, как будто нам, нищим, зачем-либо могла пригодиться обширная эрудиция. Проэкзаменовав меня, отец пришел к выводу, что я успел многому научиться, пока занимался со своим греком, и достоин похвалы, на что Сергия Старшая ядовито заметила:

- Да, молодец, будешь зарабатывать нам на хлеб, преподавая греческий. А, Луций, из тебя получится добрый учитель, ты, ведь, не станешь сильно бить своих учеников?

- Заткнись, - бросил я в ответ, не пожелав удостоить сестру более пространной репликой.

Сергия Старшая словно родилась на то, чтобы доставать меня. Отец не замечал, или делал вид, что не замечает, насколько плохо мы ладим друг с другом, и, объяснив свое решение отсутствием других вариантов, поручил мне заниматься с сестрами греческим, латинским и историей.

Сергия Младшая была безобидна, она всегда старалась всем угодить, и мне в том числе, поэтому слушалась, но Сергия Старшая вела себя как настоящая стерва. Стоило мне обратиться к ней, и она, словно только и ждала подходящего случая, отвечала мне: «отдохни, братик» или «вот еще, размечтался». Я злился, слов у меня не доставало от обиды, ведь я тратил на этих бестолочей столько времени:

- Делай, как я сказал! – угрожающе подступал я к Сергии Старшей.

- Да что ты там пищишь, цыпленок общипанный? – нагло ухмылялась она мне в лицо.

В конец уязвленный я набрасывался на старшую сестру с кулаками, она в долгу не оставалась. Сергия Младшая принималась визжать.

Когда отец укорял нас за наши синяки и ссадины, я хотя далеко не всегда являлся зачинщиком драки, легко брал на себя вину и просил у старшей сестры прощения. Отец мне выговаривал, но не слишком строго.

- Он тебя одного любит, потому что ты мальчишка, - шипела Сергия Старшая, и тут мне нечего было возразить, я, сказать по правде, сам так думал.

Не успел завершиться тот год, как в Городе начались события, принесшие смерть многим гражданам, и всем изменившие жизнь.

Один из трибунов плебса, Публий Сульпиций, возомнивший себя наследником Друза, заключил политическую сделку с неуемным Гаем Марием: Марий помогает Сульпицию протащить закон, по которому люди, отвоевавшие для себя гражданство оружием, так называемые «новые граждане», будут включены во все тридцать пять триб, превратившись в большинство при голосовании трибутных комиций; а Сульпиций за это пообещал Марию, корчившему из себя на старости лет нового Александра, заставить народ отнять у консула Суллы командование собирающейся на Восток армией в его, Мария, пользу.

Консулы – Квинт Помпей Руф с Луцием Корнелием Суллой, только бы помешать Сульпицию представить свои проекты перед народным собранием, решили объявить временное прекращение всякой политической и юридической деятельности по религиозным причинам. Сульпиций и его сторонники ответили вооруженным нападением на консулов. Руф сбежал, его сын, пытавшийся дать отпор, был убит на месте, а второго консула – Суллу с ножом у горла отвели в особняк Мария, где угрозами вынудили отменить неприсутственные дни.

Сулла уехал в Кампанию к армии, Руф к нему присоединился, а в Риме Марий с Сульпицием праздновали победу, на радостях совершенно противозаконно заочно отрешив Руфа от должности консула. Вторым делом узурпаторы приготовили решающий удар: к армии были отправлены двое военных трибунов Мария, официально объявить войскам об изменении командования, но солдаты взбунтовались и убили послов раньше, чем те закончили свои речи. Законные консулы оказались перед необходимостью силой освободить Родину от тиранов, как они и заявляли любому, кого посылали навстречу им с уговорами подчиниться.

Марианцы сеяли панику в Городе, всеми средствами готовясь сопротивляться консульской армии, составлявшей целых шесть легионов, лицемерными переговорами тянули время, чтобы суметь набрать достаточное ополчение. Ничего не вышло: Сулла с Руфом окружили Рим и пересекли померий с вооруженными силами, занимая один район за другим, пока не пробились к самому Форуму и Капитолию.

Простые граждане перепугались пожаров и бесчинств. Зря, консулы следили за порядком в легионах: узнав о грабеже в доме Мария, Сулла приказал казнить виновных на месте. После этого прецедента во всех кварталах Города разместили посты охраны, как для предотвращения разнузданности победителей, так и с целью подавить, если придется, любые выступления приверженцев Мария и Сульпиция. Никто не спал в Риме в ту ночь: на площадях горели лагерные костры, каждого осмелившегося выйти из дома прохожего окликали солдаты, по Городу играли воинские сигналы смены стражи.

На следующее утро консулы созвали экстренное заседание сената, на котором скрывшихся Мария, Сульпиция и еще десятерых их сообщников объявили врагами народа, а после оба выступили в народном собрании, выразив сожаление по поводу бедствий Республики и оправдали свое вынужденное насилие над Государством необходимостью установить законность и безопасность. Затем они предложили на голосование несколько распоряжений, призванных предотвратить возврат к беспорядкам, и среди новых законов было одно решение, перевернувшее маленький мирок нашей семьи: консулы зачислили в сенат, обезлюдивший из-за исключения многих его членов за долги, сразу триста наиболее знатных граждан. Для возвращения изгнанных и пополнения сенатских рядов создали специальную коллегию, благодаря деятельности которой наш дом был освобожден от заклада, а отца внесли в списки римских сенаторов.

Я поверить не мог такой неожиданной перемене в судьбе, пока не проводил отца, нарядившегося в новую тогу, до самой Курии. Сестры разделяли мою радость, но не отец, который ворчал, как тяжело далеко ходить до центра и обратно, и непривычно долго сидеть в тоге. Каждый вечер после прений в сенате он просил меня растирать ему спину.

Зато благодаря улучшению нашего социального положения Сергию Старшую удалось сговорить за некоего Квинта Цецилия, человека уже немолодого, благонадежного, политикой не интересующегося, и достаточно состоятельного для того, чтобы не беспокоиться по поводу отсутствия у невесты приданого.

Однако, завистливые боги не пожелали нам долгого благоденствия, весной следующего года Сулла должен был со своей армией отбыть в Малую Азию, и не успели проконсульские корабли выйти из италийских портов, как власть в Городе захватили друзья врагов народа, призвавшие обратно Мария.

Сначала этот богатый бедствиями год консульства Гнея Октавия и Луция Корнелия Цинны стал свидетелем кровавых сражений на Форуме между сторонниками враждующих консулов. После того, как победа осталась за Октавием, Цинна отправился по ближайшим к Риму городам, подстрекая их взяться за оружие. Тем временем изгнанники-марианцы прибыли из Африки и Испании в Италию, объединиться с Цинной против Отечества. Пока Цинна, набрав отовсюду войска, блокировал Эмилиеву и Фламиниеву дороги, Марий с флотом взял Остию, перекрыв Тибр и тем самым отрезав Город от подвоза хлеба. Рим оказался в блокаде.

В виду городских укреплений расположились лагерем войска Мария и Цинны. Множество рабов, которым Цинна обещал свободу, устремилось к марианцам. Перебегали и свободнорожденные, кто - из страха голода, кто – потому, что и раньше сочувствовал неправому делу, только дожидался благоприятного поворота событий.

Сенат постарался переговорами предотвратить повторное взятие Города силой: Цинне вернули отобранное у него консульское звание; декрет, объявлявший Мария врагом народа, был публично порван плебейскими трибунами. У Цинны и Мария просили лишь одного – не проливать крови граждан.

Марианцы ничего не обещали. Когда перед ними открыли ворота Рима, первой жертвой их мести пал консул Октавий, чью голову незамедлительно поместили на рострах. Выходы из Города перекрыли, чтобы никто не смог бежать, и прежде всего убили всех консуляров и преториев, причем головы первых прибавили к голове Октавия, а для множества других отрезанных голов просто не хватило места на Форуме. Тела запрещено было хоронить, рабы – отпущенники Цинны – оттаскивали их крюками до Эсквилиев, проклятого места за пределами померия, где сваливали в кучу вместе с разложившимися трупами преступников.

Столь же несправедливый жестокий конец постиг и добродушного Гая Сергия Сила, к своему несчастью бывшего претором десять лет назад, в консульство Гнея Корнелия Лентула и Публия Лициния Красса.

Узнав об его участи от злорадствующих соседей мой отец совершенно пал духом. Мы и без того каждый день молили богов, чтобы никто не вздумал указать на нас, как на приверженцев прежнего режима. Теперь же, когда отцу приходилось выходить за чем-либо, а ходил он всегда один, уберегая меня с сестрами от насилия, творимого по всему городу, он старался выглядеть сколько возможно неприметнее. В застиранной тунике и старых сандалиях отец походил скорее на чьего-нибудь раба, чем на римского сенатора, но все равно, каждый раз, покидая нас, он прощался так, словно ему уже не суждено было вернуться.

Несколько месяцев до наступления зимы марианцы истребляли своих политических противников, иногда, словно в насмешку, отдавая их сначала под суд по обвинению в государственной измене. Жен и детей насиловали и убивали после смерти их мужей и отцов. Дома погибших грабили и разрушали.

Нас не тронули только благодаря нашей нищете и незначительности. Даже лишенный при Сулле заклада Гратидиан, бывший тогда плебейским трибуном, казалось, забыл о нашем существовании.

Марий и Цинна провозгласили себя консулами следующего года.

Ранним утром Первого января в день инаугурации в ворота нашего холодного дома постучали. Отец открыл, приказав нам сидеть как можно тише. Оказалось, пришел государственный раб по поручению вступающих в должность консулов. Он принес отцу настоятельное приглашение явиться на Капитолий: как положено сенатору присутствовать при церемониях.

Отцу оставалось либо бежать, либо подчиниться. Первое представлялось неисполнимым: даже если забыть о том, как сложно будет выбраться из Города, и пренебречь всеми опасностями, с которыми мы столкнулись бы в дороге, у нас все равно не было денег, добраться до Греции, где тогда воевал проконсул Сулла. Посмотрев на нас несчастных и напуганных отец решил идти на Форум. Он попросил одеть на него тогу, вытащил припрятанные подальше от любопытных глаз сенаторские башмаки, обнял меня, и обеих сестер по очереди. Я проводил его до дверей. Отец был очень серьезен, просил меня обещать, что мы не выйдем за порог как можно дольше, не пойдем его искать.

Я обещал. Отец поручил меня богам, поцеловал в лоб и сказал:

- Береги сестер.

Я запер за ним дверь на засов. Больше я своего отца не видел.

II. Marii

Весь первый день нового консульства я вместе с сестрами просидел в кухне. Мы ждали, прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы. Хотя у нас было немного хлеба и сыра на закуску, никому есть не хотелось, даже Сергии Младшей. Сергия Старшая приготовила рыбу по случаю праздника, а потом подогревала обед несколько раз, чтобы он не остыл к приходу отца. Мы очень тревожились, но не смели делиться своими страхами друг с другом, опасаясь навлечь на отца несчастье плохим предзнаменованием, и потому разговор у нас не вязался:

- Холодно в этом году, - повторяла Сергия Старшая время от времени, забывая, что она это уже говорила.

- Да, - согласно кивали мы с Сергией Младшей, и опять умолкали, подолгу не произнося ни единого слова. Я латал свои башмаки, сестры чистили бобы.

После полудня Сергия Младшая упросила меня побросать с ней орехи, Сергия Старшая тоже присоединилась, надо же было как-то скоротать время. Я обыграл сестер, они обиделись и отказались продолжать. Сергия Старшая обвинила меня в мошенничестве. Но ссориться мы не стали, слишком объединяла нас наша тревога, мы даже громко говорить боялись.

- Если папочка вернется сегодня, я пожертвую Юноне свою любимую Психею, - вдруг заявила Сергия Младшая, достав из-за пазухи старую, затасканную куклу.

- Тш! – Сергия Старшая закрыла сестре рот рукой, сложив пальцы от сглаза. – Нельзя давать такие обеты, это нечестиво, еще накликаешь беду, дурочка.

Пока старшая сестра ругалась, мне померещилось, будто за звуком ее голоса я услышал нечто странное:

- А ну тихо! – приказал я громким шепотом.

Сергия Старшая побледнела, даже схватила меня за руку:

- Что случилось?

- Не знаю, - признался я, - мне кажется что-то происходит, что-то непонятное…

- Что?

Я в ответ лишь покачал головой.

- Ты просто волнуешься, - попыталась успокоиться Сергия Старшая.

- Нет, - вырвалось у меня, но я тут же остановил себя, и пошел на попятный, - хотя, может быть… Ничего особенного я не слышу, или мне показалось…

Я не до конца отдавал себе отчет в своих ощущениях, тем более не смог бы рассказать простыми словами, что я чувствую: словно гнев богов обрушился на смертных, и совсем рядом беда, которую невозможно ни предотвратить, ни остановить, как землетрясение или ураган.

- Не пугай меня! – взмолилась Сергия Младшая, - пожалуйста, не пугай больше!

- Хорошо, не буду, - я вытер ей слезы краем туники, а сам трясся не от страха даже, от ужаса.

- Все в порядке, нормально, как обычно, - заключила Сергия Старшая не терпящим возражения тоном, – ты, вредный братец, глупости городишь.

Оберегая сестер, я не стал спорить, даже постарался придать себе спокойный вид, но в душе у меня то поднималось, то спадало отчаяние: я почему-то знал, что происходит в центре Города, и напрасно закрывал от этого знания свой внутренний взор: «Все кончено, - повторялось вопреки воле в моем сердце, - все кончено».

Так продолжалось до самого вечера. Когда Сергия Старшая хотела зажечь светильник, я остановил ее, ничего не объясняя, она все поняла: лучше было не привлекать к дому лишнего внимания.

- Скажи, папочка скоро придет? – спросила Сергия Младшая. Я не понял - у меня или у старшей сестры.

- Да, да, темно, значит скоро… - ответила Сергия Старшая и опять засуетилась у печки, хотя не могла уже разглядеть, что делает. – Совсем скоро, просто у них пир в Капитолии, и отцу идти далеко… Ему, наверное, даже дадут общественного раба для сопровождения.

- Замолчи, - не выдержал я, - зачем ты врешь?

- Я? Вру? – постаралась возмутиться Сергия Старшая. – Ничего я не вру, вот подождите, отец нам еще что-нибудь с пира принесет.

- Сергия, опомнись, третья стража! – воскликнул я, и мне вновь пришлось пожалеть о своей опрометчивости: Сергия Старшая заплакала, не так, как плачут дети от обиды, которая скоро забывается, а скорбно, по-взрослому:

- Что мы будем делать?

- Я придумаю что-нибудь, - впервые за все свои тринадцать лет я искренне обнял старшую сестру.

- Да, конечно! – уткнулась она мне в плечо. – Ты же маленький, смотри, ниже меня, и когда ты еще вырастешь…

Сергия Старшая плакала долго, я позволил ей излить горе, отец приучил меня проявлять снисходительность к женским слабостям.

- Успокойся, Сергия, ты устала, посмотри на нашу Младшую, она уже спит совсем. Ложитесь. Завтра видно будет, - сказал я, утомившись держать ее.

Подавленная свалившимся на нас несчастьем Сергия Старшая послушалась меня и увела Младшую в свою комнату.

В одиночестве, не видя сестриных слез, мне стало легче, можно было подумать обо всем без помех, только мысли мои завели меня сперва в такие дебри безысходности, что я не смог усидеть на месте, выскочил из кухни и принялся быстро ходить по атриуму из угла в угол, заламывая руки, запрокидывая голову, пока не поймал себя на том, что похож на актера, представляющего греческую трагедию. Мне стало стыдно, я обхватил себя руками, до боли сжал локти и призвал себе на помощь все духовные силы, какими оделили меня боги, чтобы успокоиться. Я остановился у домашнего алтаря и решил не сходить с места, пока не решу, как нам с сестрами жить дальше. Отца убили, в этом сложно было сомневаться, хотя я пытался еще на что-то надеяться до наступления следующего дня, и лишь услышав предутренний крик соседских петухов начал почти против воли расставаться со своей ничтожной надеждой.

«Итак, мы одни, - размышлял я, - некому о нас позаботиться, некому поддержать наше существование. Никаких Сергиев в Риме не осталось, но есть же у нас хоть какие-то родственники: мать Сергии Старшей, ее новая семья, - мало вероятно, что мне удастся отыскать эту женщину, а даже если и получится, она вряд ли обрадуется внезапному появлению в своей жизни такой обузы как дочь брачного возраста, о которой она, скорее всего, и думать забыла. Аврелии, - обратиться к ним за помощью было бы логичнее, только вот дядя моей матери преторий, значит он убит в прошлом году, как и наш Сергий Сил, а что с его фамилией я понятия не имею, но стоит попытаться, просто нет другого выхода».

Я, наконец, почувствовал, что замерз и вернулся на кухню к печке. Светало. Сестры возились у себя, но не выходили. Я позвал их.

- Папочка пришел? – прибежала босиком Сергия Младшая.

- Обуйся, простудишься, - приказал я охрипшим голосом.

Младшая сестренка посмотрела на меня внимательно, словно удивилась, но не успела она и рта раскрыть, как за ней пришла заплаканная Сергия Старшая, и потащила ее обратно в комнату, где Младшая получила от Старшей несколько увесистых шлепков на будущее, чтобы не вздумала капризничать.

- Ну? – вернулась ко мне старшая сестра.

- Отец приказал нам сидеть тихо так долго, как только сможем, - сказал я осторожно, - неизвестно, какие беспорядки в Городе.

Еще не закончив фразу, я заметил, что Сергия Старшая со мной совсем не согласна, и поспешил предупредить ее сопротивление: так как соображала она медленнее меня, я привык озвучивать ее предполагаемые возражения, споря сам с собой, взвешивая все «за» и «против». Сестра вряд ли была способна изобрести даже половину, придумываемых мной разнообразных «против», и мои суазории обычно становились слишком длинными, но такая тактика неизменно венчалась успехом: Сергии Старшей не удавалось начать скандалить.

- Послушай, я понимаю, не так уж мы много едим, да и вряд ли промедление принесет нам большие выгоды: двумя днями позже, или двумя днями раньше - все равно нам придется выходить, искать помощи, я это понимаю. Но все же лучше послушаться отцовского наставления, вдруг в Городе такое творится, что нам эти несколько дней жизнь спасут! Лучше потерпеть, даже и вовсе без еды, лишь бы не попасть на глаза лихим людям. О вас же с Младшей забочусь. Подумай, вдруг я уйду, а вы здесь одни останетесь и принесет кого-нибудь в недобрый час... Ну, как вы обороняться будете? Знаю, скажешь, что я неважная защита, правда, но так мы хотя бы вместе будем, до последнего. Ладно, не стану тебя больше запугивать, в любом случае я теперь глава семьи, предоставь мне решать. Подождем, когда услышим, что на улице обычный шум, прохожие спокойно ходят, праздник у кого-нибудь, в общем, сама понимаешь, тогда я пойду Аврелиев искать, может, остался кто из них живой.

Я с надеждой заглянул сестре в глаза, выпрашивая согласия.

- Делай, как знаешь, глава семьи, - усмехнулась она.

Мы собрались для утренней молитвы в атриуме. Сергия Старшая поплакала о нашем злосчастном отце, лишенном должного погребения, горестно сокрушаясь, назвала его несколько раз по имени и передала мне вино для возлияния:

- Да будут благосклонны к тебе пенаты этого дома, Луций Сергий Катилина.

- Ради нашего общего благополучия, - ответил я как следовало.

Младшая притаилась позади меня, боясь издать хоть звук, оставшись без отцовской защиты она остерегалась попасться Старшей под горячую руку, я вывел ее вперед и призвал на нее милость богов, так как отныне я стал ей вместо отца.

Покончив с церемониями мы втроем распределили наши скудные припасы на пять дней вперед, и Сергия Старшая принялась в очередной раз разогревать вчерашний обед.

- Чем тебе помочь? – заботливо спросил я, стараясь, чтобы сестра не чувствовала себя одинокой, как бы говоря ей, что я, ее брат, рядом, и не брошу их с Младшей, беззащитных перед лицом злой судьбы слабых женщин.

- Воды принеси, - буркнула она.

Я с готовностью взял два ведра и пошел за дом, где у нас находилась цистерна для дождевой воды, так как имплювий в атриуме был закрыт из-за холодов. На улице я замер, стараясь прочесть знаки, оставляемые жизнью в мире: стояла гнетущая тишина, не слышно было даже чириканья воробьев, наш отдаленный район словно вымер. Я вдохнул влажного, промозглого воздуха, сильно пахло гарью. Вдалеке, очень далеко, внезапно что-то грохнуло, как будто дом рухнул, я вздрогнул, где-то залаяли собаки, вокруг меня в воздухе порхал пепел, щекотал в носу, разъедал глаза. Мне захотелось плакать. Я долго смотрел в сторону Форума, тяжелые тучи затягивали бледные лучи недавно взошедшего солнца, собирался дождь. Пепел, словно саван, укрывал Город.

Мы с сестрами до январских ид прятались, не осмеливаясь выглядывать на улицу, только я выходил на задний двор за водой и внимательно слушал, что происходит в Городе, да мы все вместе или по очереди стояли, прильнув к входной двери и шептали друг другу:

- Кто-то пробежал!

- Не один, несколько.

- Верховой!

- Ох, Юнона, охрани этот дом от напастей! – причитала Сергия Старшая.

На пятый день с утра мы съели последнюю, остававшуюся у нас полбяную кашу, и еще два дня сидели голодные. Теперь уже я порывался идти на поиски Аврелиев в Город, а сестры меня не пускали, уговаривали подождать немного, молили не бросать их, клялись, что умрут от страха.

- Ладно, - злился я, - будем сидеть здесь и уморим себя голодом, зато умрем как истинно благородное семейство.

Сергия Старшая моего сарказма не понимала, и соглашалась, что такая смерть выглядит достойным выходом из нашего бедственного положения.

А в январские иды в нашу дверь постучали – громко, настойчиво, как стучат ликторы магистратов. Сестры укрылись в самой дальней комнате, забились там в угол вцепившись друг в дружку. Я лихорадочно соображал, что мне делать, но ничего придумать не мог, только молился Юпитеру, чтобы прекратили стучать и шли себе мимо, раз никто не отпирает. Боги судили иначе: незваные гости принялись выламывать дверные крюки. Сестры забрались под кровать, прикрылись как могли тряпьем. Я взял на кухне самый большой нож и встал в атриуме напротив двери, готовясь встретить свою судьбу лицом к лицу, и по крайней мере умереть раньше, чем кто-нибудь причинит зло моим сестрам.

Взломщики выбили левую створку дверей, сняли засов и по одному пролезли внутрь: сначала двое рабов-нумидийцев с топорами, потом отмахивающийся от пыли мужчина в гражданской тоге, а за ним еще человек семь вооруженных рабов. Я невольно отступил на пару шагов назад. Нож я спрятал у себя за спиной, демонстрируя притворную беззащитность.

- Привет тебе, Луций Сергий! Если я не ошибаюсь? – с нескрываемой досадой в голосе начал носитель тоги.

Я молча отступил еще на шаг.

- Осторожно, запнешься, - мужчина состроил гримасу, призванную обозначить некое подобие благорасположения. – Брось то, что держишь! Не к чему это. Понимаешь ли, Луций Сергий, я пришел сюда не как враг твоего дома, вернее не совсем уже твоего, ну да ладно, начнем по порядку: я клиент нашего общего знакомого – Марка Мария Гратидиана, трибуниция.

Своего имени пришедший не назвал.

- Явился я по его поручению, - продолжал он, отряхиваясь, - чтобы самолично сопроводить тебя к моему патрону на городскую виллу ради конфиденциального разговора, по делу то есть. Все понятно? Я не хочу неприятностей. Клянусь Геркулесом! Ты хочешь неприятностей?

Пока он распинался его рабы обошли атриум и окружили меня со всех сторон.

- Ну так как? По-хорошему договоримся? – мужчина шагнул ко мне, я выхватил из-за спины свой нож:

- Не подходи.

- Ой, ой, какой кошмар! – закрылся он рукой в притворном страхе. – Не дури, мальчик, война есть нечто противное разуму, переговоры всегда дешевле обходятся. Говорю тебе, брось ножик и пошли куда скажу, там узнаешь зачем зван. Прошу тебя!

- Никуда я не пойду, - заявил я как мне показалось достаточно твердым голосом.

- Должен тебя разочаровать, в этой игре не ты устанавливаешь правила, - ответил гратидианов клиент, - я, конечно, понимаю тебя, как не понять: ты беспокоишься о своих сестричках. Что, удивлен? Да, знаю я про них, знаю. И если бы я захотел, их бы уже выволокли сюда за волосы. Не горячись, но слушай внимательно, значит, будем играть так: ты проявляешь благоразумие и идешь со мной, а к твоим сестрам мы позовем соседку, скажем, или даже двух, дверь поправим и оставим несколько человек им для охраны. В этом случае с ними ничего не случится, они будут в полной безопасности и благополучии, обещаю тебе не только от себя лично, но и от имени своего патрона. Но если ты вздумаешь упрямиться и сопротивляться, боюсь, нам придется применить силу.

Он сделал знак своим рабам, четверо из них пошли искать сестер по комнатам, и скоро вытащили их из ненадежного убежища. Сестры визжали и вырывались, а я ничем не мог помочь им, только вертелся в разные стороны между пятью с угрозой наступающими на меня рабами.

- Надеюсь, ты уже понял, Луций Сергий, что я человек мирный, - продолжал марианец, возвысив голос, - я не хочу причинять тебе вред, ни тебе, ни этим очаровательным девицам. Я только выполняю возложенное на меня поручение. Не смотри на меня волком, мальчик, предупреждаю, мне уже порядком надоело с тобой возиться.

- А ну отпустите их! – крикнул я. – Не смейте к ним прикасаться!

- Разумеется, твоих сестер отпустят, сразу как только ты согласишься пойти со мной. Сколько можно тебя уговаривать?

В подкрепление своих слов он послал одного раба за соседкой.

- Тебе придется мне поверить на слово, никто не тронет твоих сестер.

- Я тебе не верю, - сказал я.

- Зря, вот это зря, клянусь Геркулесом. Мне, видишь ли, совершенно безразличны и твои сестры, и ты сам, и какие у тебя там дела с моим патроном, я человек маленький, мне приказано тебя привести, я приведу. Все. Не могу же я девок с собой взять, они же дикие еще, пугливые, как необъезженные кобылицы, - марианец мерзко хмыкнул, - напугаются чего-нибудь, крик поднимут. А у меня и так уже от них голова раскалывается. Сделайте что-нибудь! Заткните их! – сказал он своим рабам.

- Нет! – я протянул руку в сторону и выбросил нож. – Оставь моих сестер в покое. Я пойду с тобой.

- Наконец-то, хвала богам, - он театрально закатил глаза.

Пришла перепуганная соседка, гратидианов клиент приказал ей причесать меня и помочь с претекстой, подпускать ко мне сестер он остерегся, видимо, боялся, мы о чем-нибудь сговоримся. Соседка, простая женщина, не умела делать патрицианскую мужскую прическу из длинных волос, не смогла с первого раза правильно уложить складки претексты, только мешалась, суетясь вокруг. Но, когда, наконец, я был готов с туго стянутыми в пучок на затылке волосами, сносно завернутый в претексту и в красных патрицианских башмаках, марианец остался весьма доволен:

- Прямо воплощение древней римской доблести, клянусь Геркулесом! – неудачно сострил он.

Я подошел к сестрам проститься, они не переставали плакать, и я едва сдержался, чтобы самому не расплакаться, сердце мое билось так сильно, что мне было больно и слова застряли в горле, я так и не сумел им ничего сказать, успокоить.

- Ну, пошли что ли? – торопил меня марианец. – Время уже. Нам топать через весь город.

Мне пришлось последовать за ним. Он оставил с сестрами двоих рабов, которые сразу же принялись за починку разбитой двери, трое других пошли впереди, четверо позади, а гратидианов клиент рядом со мной. Едва мы оказались на улице, как марианец завернул свою тогу по-сабински и достал из ее складок короткий меч.

- От меня ни на шаг, - предупредил он.

Я решил отнестись к его словам серьезно: ясно было, ему не до шуток, а я не выходил за пределы нашего квартала уже около полугода и с трудом представлял себе, что нас ожидает по дороге.

Сначала нам предстояло миновать Карины, район самых разных домов, вначале бедных, но чем ближе к центру, тем роскошнее, одни из которых стояли крепко запертые, другие зияли разбитыми воротами, попадались и сгоревшие особняки, некоторые развалины еще дымились, из подворотни в подворотню шныряли одичавшие собаки, где-то в глубине района пронзительно кричала женщина. Вдруг откуда ни возьмись к нам бросилась растрепанная избитая старуха и забормотала беззубым окровавленным ртом что-то несвязное про сыночка, деточку, внучат, доченьку.

- Пошла прочь, старая карга! – прикрикнул на нее гратидианов клиент.

Его рабы отволокли ее и бросили на землю, она затряслась, запричитала еще громче, валяясь в пыли и закрывая голову обрывком своей грязной паллы.

Со стороны Форума вышел вооруженный отряд, его предводитель приветствовал гратидианова клиента как знакомого. А в конце квартала у храма Юпитера Остановителя дорогу перегородила потасовка: две группы разъяренных людей не могли поделить обезображенный труп, лежащий между ними посреди улицы.

- А ну разойтись, пропустите, именем консулов Республики! – взмахнул мечом гратидианов клиент.

Дерущиеся за покойника не обратили на его окрик ни малейшего внимания, и нам пришлось проталкиваться через них, чтобы пройти дальше. Они продолжали свой трагический дележ, раздавая удары палками и ножами любому, кто попадется под руку. Мои провожатые прикрывали меня собою. Одному из рабов гратидианова клиента разбили голову, другого легко ранили в плечо.

- Да когда это кончится! – не сдержался марианец, едва мы выбрались из свалки.

На Форуме никого не было: лавки стояли запертыми, сенат не заседал, суды не работали, народ не толпился в комициях, не спешил на поклонение в храмы. Ветер завывал в безлюдных портиках тоскливо как привидение, гонял по пустой площади пыль. Только возле ростр стояли пики с разлагающимися головами консуляров, и под ними закутавшись в темное тряпье сидел какой-то человек, не разберешь женщина или мужчина. Мы все, проходя мимо, сложили пальцы от сглаза, и старались не смотреть в их сторону, зато не успели еще отойти далеко, как практически налетели на служителей Либитины с повозкой, полной трупов, опять пришлось отворачиваться и защищаться от сглаза. В Городе словно хозяйничал жестокий мор, весь Рим был осквернен бесчисленными смертями, и по его улицам и площадям, перекресткам и пепелищам метались жаждущие отмщения беспокойные духи.

Наш путь лежал мимо Капитолия, где, как я думал, погиб мой отец, и я шепотом помолился, чтобы он обрел благосклонное жилище в царстве Орка вопреки своей злой участи: его тело, скорее всего, выбросили в Тибр вместе с останками других несчастливцев, ведь я не мог пойти драться за него, как те отчаянные люди, которых мы только что встретили по дороге.

На Марсовом поле стоял военный лагерь. Гратидианова клиента позвали поговорить, он долго что-то объяснял какому-то пьяному по виду центуриону, нас пропустили.

Когда мы добрались до Тарента, я, верно, имел вид человека напуганного ламиями, мне казалось будто я все это время спал тяжелым сном и мучился кошмарами.

- Вот, пришли, - объявил марианец, остановившись у массивных ворот высокой ограды беленого камня и приказал своему рабу стучать.

Не успел тот взмахнуть колотушкой, как нам отворили, и чистый, причесаный привратник проводил меня с клиентом по обширному двору гратидиановой городской виллы, мимо множества хозяйственных построек: мастерских, овчарни, конюшни, свинарника, птичника, амбаров, погребов и кладовых, одним словом, огромного хозяйства, благодаря которому можно было несколько лет прожить не бедствуя, через сад с цветником, заботливо укутанным от зимних холодов, мимо двух святилищ: одного устроенного на греческий манер, другого – на римский. Я не стал разглядывать каких богов особо чтит хозяин имения, все, что касалось Гратидиана представлялось мне отвратительным. Дорогой я изводился подозрениями, зачем это я ему понадобился, сложно было не догадаться, и думай я только о себе, я бы бросился бежать на первом же перекрестке, безразлично, поймали бы меня, убили, или искалечили, но дома я оставил зависящих от меня сестер-девушек, мне приходилось помнить о них, поэтому я решил встретиться с Гратидианом, а дальше, посмотрим, какая судьба нам уготована, может, я его убью.

Отрывок из романа

"Пусть победители войдут в Рим"

II. Marii

Франц Энгел, 2015-2018