Франц Энгел

Довольно часто за обвинением людей в уголовных преступлениях, которые они якобы совершили, будучи общественными деятелями, либо занимая некую должность, кроются политические мотивы. Об одном таком судебном процессе слышали все, кто хоть немного знаком с историей античного Рима. Это знаменитое дело Гая Корнелия Верреса – бывшего наместника Сицилии. Римская Республика. 70-ый год до нашей эры. С тех пор имя Верреса стало нарицательным при обозначении продажного, жестокого и хищного римского наместника.

 

 

Первый вопрос: почему возникает сомнение относительно справедливости выдвинутых против Верреса обвинений?

 

Процесс должен был получиться громким, по-современному говоря, резонансным. Защищал Верреса выдающийся судебный оратор – Квинт Гортензий Гортал. Обвинял - набирающий известность Марк Туллий Цицерон. Причем второе обстоятельство заслуживает внимания: по римским обычаям обвинителями в процессах подобного рода выступали молодые люди, еще не занимавшие никаких государственных должностей, а Цицерон на тот момент был уже сенатором и как раз выдвигал свою кандидатуру в эдилы (см. Изображение Пути чести (карьеры) в Римской Республике). На предварительном слушании ему пришлось оправдываться: раз существует закон о вымогательстве, было бы нелепо не прибегнуть к нему для защиты интересов провинциалов, учитывая моральные обязательства римлян по отношению к союзникам, положившимся на их честность. Поручать же такие дела неопытным юнцам – значит одной рукой отнимать у союзников то, что дает им другая.

Цицерон был именно тем человеком, который способен привлечь к судебным прениям как можно больше внимания. В том году бывший наместник Ахайи (Греции - консульской провинции, тогда как Сицилия – только преторская) обвинялся в том же трибунале и, соответственно, в том же преступлении, что и Веррес. Однако, для истории не сохранилось ни имени проконсула, ни исхода процесса: осудили ли его, оправдали ли? Не нашлось в Риме второго Цицерона, чтобы там «засветиться», и о том, что ахайский процесс вообще имел место мы знаем только из речей против Верреса.

Естественно, тщеславный оратор взялся за роль обвинителя не просто так. Цицерон вступил в сговор с Гнеем Помпеем Магном, который планировал провести закон, отнимающий у сенаторов исключительное право быть судьями, дарованное им Суллой. Согласно помпеевому законопроекту судебные коллегии должны были формироваться из сенаторов только на треть, еще треть отдавалась всадникам, и последняя - эрарным трибунам. Эту реформу Помпей обещал осуществить во время своего консульства, то есть, именно в 70 году. Процесс против Верреса – не что иное как провокация, призванная подорвать доверие к сенатским судам.    

 

Второй вопрос: почему Гай Веррес?

 

Дискредитировать предстояло не столько сенаторов-судей, сколько сенаторское сословие вообще, и Веррес был обречен проиграть, даже в случае оправдания. В сущности, никто не ожидал обвинительного приговора. Рассчет состоял в том, что этот человк – Гай Корнелий Веррес, будучи сенатором и правителем провинции от имени римского народа, то есть, лицом, облеченным властными и представительскими полномочиями, вел себя не по-сенаторски.

Во-первых, он влез в дела откупщиков. А откупами традиционно занимались граждане из всаднического сословия.

Во-вторых, пропретор занимался налаживанием на Сицилии различного промышленного производства: тканей, ковров и др, под его руководством даже шили дамские наряды. Подобная «предпринимательская жилка» у сенатора не приветствовалась. Государственному мужу пристало разве что владеть недвижимостью: латифундиями, домами, но даже не помышлять о чем-то столь низком как торговля товарами, особенно если он магистрат. 

И, наконец, более прочего Верресу вредило его увлечение. Цицерон высказался о нем не без патетики: «Перехожу к тому, что сам Веррес называет своим любимым занятием, его друзья – слабостью и чудачеством, а сицилийцы – разбоем. Как мне назвать это, не знаю. Я передам вам обстоятельства дела, а вы оцените его по существу, а не по названию». Можно вообразить черт знает что, на самом деле речь идет о любви Верреса работать по серебру: чеканить серебряную посуду и накладывать рельефы из серебра же, либо из золота. Именно поэтому он везде возил с собой двух греков: Тлептолема, ваятеля из воска, и Гиерона, живописца, которых Цицерон назвал «негодяями».

Наш оратор не скрывает возмущения: «[Веррес] устроил в царском дворце в Сиракузах огромную мастерскую. Он открыто велел созвать всех художников-чеканщиков и мастеров, изготовляющих вазы; кроме этих мастеров, у него было немало также и своих... при этом сам претор, чьей бдительности, если верить его словам, Сицилия обязана своим спокойствием, проводил в этой мастерской бо́льшую часть дня, одетый в темную тунику и плащ. Я не осмелился бы говорить об этом, судьи, если бы не боялся, как бы вы не сказали мне, что вы в случайных беседах с другими людьми узнали о Верресе больше, чем от меня в суде. В самом деле, кто не слыхал об этой мастерской, о золотых сосудах, о его плаще?»

Итак, главный верресов грех – он работал руками, что низводит его не только до всадника, до какого-то мастерового - обыкновенного плебея. 

 

Третий вопрос: как Цицерон без особого труда добился нужной ему развязки?

 

Обвинитель притворился, будто ему и в голову не могло прийти подобное – низменное – объяснение повышенного интереса Верреса к изделиям из серебра. Уважающий себя римский гражданин не должен разбираться в искусстве. И Цицерон, упомянув Праксителя, выказывает нарочитое пренебрежение к греческой культуре: «Я, производя следствие по делу Верреса, заучил даже имена художников»; «[греки] склон­ны черес­чур вос­хи­щать­ся таки­ми предмета­ми и их пре­воз­но­сить».  

Итак, почему бы тогда знатному римлянину интересоваться серебром? Не иначе, он желает им владеть. Он алчен до чужого. Он стремится отобрать драгоценности у всякого, у кого их обнаружит: «И хотя я, клянусь Геркулесом, полагал, что знать толк в этих вещах — дело пустое... Веррес настолько дорожит этой прекрасной репутацией знатока произведений искусства, что совсем недавно — судите о его безрассудстве уже после комперендинации, когда его считали уже осужденным и мертвым как гражданина, он, во время игр в цирке, рано утром, когда в доме у Луция Сисенны, виднейшего мужа, были постланы триклинии и уставлены серебряной утварью столы и когда, в соответствии с высоким положением Луция Сисенны, к нему явилось множество очень почтенных людей, подошел к серебряной утвари и начал не торопясь очень внимательно рассматривать каждую вещь. Одни удивлялись его глупости, так как он, находясь под судом, давал пищу подозрению, что действительно подвержен той самой страсти, какую ему приписывали; другие — его безрассудству, раз ему, после комперендинации, когда уже высказалось такое множество свидетелей, приходят на ум такие пустяки. Но рабы Сисенны, вероятно, потому что слышали свидетельские показания, уличавшие Верреса, не спускали с него глаз и ни на шаг не отходили от серебра. Хороший судья должен обладать способностью на основании мелочей судить и о жадности и о воздержности каждого. Если обвиняемый и притом обвиняемый, по закону еще только подвергнутый комперендинации, а в действительности и по всеобщему мнению, можно сказать, осужденный, в присутствии стольких людей не удержался и стал брать в руки и осматривать серебряную утварь Луция Сисенны, то кто допустит, что этот человек, в бытность свою претором в провинции, мог сдерживать свою страсть и не посягать на серебряную утварь сицилийцев?» А так как для самого Цицерона греческое искусство означало, прежде всего, скульптуру, он расширил «страсть» обвиняемого и на статуи.    

Что оставалось делать Верресу? Он не мог промолчать, это бы привело к его осуждению, но не мог и сказать правду. В последнем случае трибунал бы его, конечно, оправдал, однако, общественное мнение заклеймило бы. С политической карьерой его в любом случае было покончено. Поэтому друзья советовали ему вообще не отвечать на обвинения. Он сказался больным и не явился в суд уже на третий день слушания. А потом уехал из Рима в добровольное изгнание.    

Таким образом, Цицерон лишился возможности выступить с заготовленными верринами – обвинительными речами. Пришлось удовольствоваться их изданием задним числом: и себя показать, и оправдать травлю Верреса перед широкой публикой, перед теми, кто понятия не имел в чем суть этого процесса. Творение Цицерона не документ, а образчик ораторского искусства. Причем, если уж он взялся обвинять, то по всем правилам риторики «противник» должен предстать перед читателем в самых черных красках, какие только возможны. Наш оратор не стеснялся, между тем, если бы Веррес был на самом деле таким чудовищем, как его намалевал Цицерон - зарвавшимся наглецом, рассчитывающим на безнаказанность - то и о правосудии в Республике пришлось бы забыть. Это значило бы, что все сенаторы таковы, в Риме круговая порука и «своих не сдают». Однако, Верреса вызвали в трибунал о вымогательствах, и по мнению того же Цицерона бывшего наместника ожидало неминуемое осуждение. Сам же оратор оговорился, приписав Верресу такой рассчет: «Он следующим обра­зом рас­пре­де­лил дохо­ды сво­ей трехлетней пре­ту­ры в Сици­лии: он будет очень дово­лен, если дохо­ды пер­во­го года ему удаст­ся обра­тить в свою поль­зу; дохо­ды вто­ро­го года он пере­даст своим покро­ви­те­лям и защит­ни­кам; дохо­ды тре­тье­го года, само­го выгод­но­го и суля­ще­го наи­боль­шие бары­ши, он пол­но­стью сохра­нит для судей». Звучит цинично, только вот Веррес понятия не имел, что будет управлять Сицилией целых три года. Обычный срок пропретуры - год и несколько месяцев, до полутора лет. Просто наместничество Верреса пришлось на знаменитое восстание Спартака. В 72 году до н.э. новый пропретор Сицилии - Квинт Аррий не смог отправиться на остров, так как вел боевые действия против восставших рабов. В следующем 71 году до н.э. сенат продлил полномочия Верреса в Сиракузах, боясь, что рабы под командованием Спартака переправятся на Сицилию. Отзывать в момент опасности командующего военными силами, охраняющими остров, было нецелесообразно: новому наместнику понадобилось бы слишком много времени, чтобы сориентироваться в обстановке, а Веррес слыл энергичным командиром, незаменимым в критической обстановке. Чего он тоже не знал, и не мог предположить, так это того, что вместо благодарности за сохранение на Сицилии порядка, его привлекут к суду и вынудят удалиться в изгнание.