Франц Энгел

Тот, кто не способен любить, кто не способен к взаимной любви, по-необходимости ищет спасение от своего одиночества в красоте; подзуживаемый жестокостью, он превращается в искателя красоты, в поклонника красоты, никогда – в любящего человека, но за счет этого в созерцателя красоты в любви, в человека, который хочет сотворить любовь из красоты, ибо меняет местами сотворенное и творящее, потому что и в любви предугадывает и ощущает опьянение, опьянение красотой, опьянение смертью, опьянение забытьем, ведь в сумеречно размытой игре красоты и любви со смертью он создает наслаждение этим забытьем, забывая сознательно и нарочно, что любовь хотя и может создавать красоту, никогда не стремится к красоте, а к единственно присущей ей и самой человечной из всех задаче – к принятию на себя судьбы другого; о, только это есть любовь, но мертвые не поддерживают связей между собой, они забылись...

 

Герман Брох

„Смерть Вергилия”

 

 

Часть первая

 

Лимб. Аврора Дюдеван (Жорж Санд)

 

 

Аврора была рождена в любви, по крайней мере она сама так считала, и это обстоятельство ей, несомненно, льстило, ибо все другие подробности семейной жизни отца и матери вынуждали ее делать оговорки, иными словами, оправдывать как родителей, так и собственное к ним отношение.

Морис Дюпен и Антуанетта-Виктория-Софи (имя менялось в зависимости от того, куда подует ветер политических перемен: сперва она звалась в честь королевы, потом – в честь побед Наполеона, наконец, успокоилась, видимо, желая подчеркнуть свою житейскую мудрость) Делаборд встретились в 1800 году в Милане: он – тогда адъютант имперской армии, она – „родом из всеми презираемого цыганского племени”, танцовщица, „даже хуже того – статистка в самом ничтожном театрике на бульваре”, на содержани у генерала. „Мой отец был великодушен! - писала впоследствии дочь. - Он понял, что это красивое создание еще способно любить...”

Естественно, мать Мориса – бабушка Авроры – заочно преисполнилась дурных чувств по отношению к новой пассии сына, ибо их связь грозила стать длительной, не дай Бог, постоянной. По возвращении во Францию, в родное поместье Ноан, Морис вынужден был поселить любовницу в гостинице. Женился он на ней тайно от матери в Париже 5 июня 1804 года, чтобы узаконить будещего ребенка. Госпожа Дюпен узнала о браке и попыталась объявить его недействительным. Для примирения с бабушкой использовали внучку: обманом принесли младенца в дом и положили ей на колени. Увидев сколь маленькая Аврора похожа на ее обожаемого сыночка старая женщина растрогалась:

- Бедное дитя! Она ни в чем не виновата!

Однако, отношения свекрови и невестки навсегда остались натянутыми, одним словом, дурной мир немногим лучше доброй ссоры. 

Родня со стороны отца не признала Аврору, в первые годы девочка воспитывалась только матерью и материнскими родственниками. Сам же отец оставался для нее неким видением в шикарной военной форме - блестящий, мужественный, романтичный образ - ибо он, армейский офицер, бывал дома наездами. Авроре не доводилось сталкиваться с характером отца, с его недостатками, ей неведомы были особенности его натуры, слабости, привычки, все то, что делает человека нам близким и понятным настолько, насколько привязанность заставляет нас испытывать снисходительность к его несовершенствам.

Конечно, критичный взгляд на родителей развивается с возрастом, но и тут судьба лишила Аврору опыта – Морис нелепо (упал с лошади при выезде из Ла Шатра и разбил голову о камни) погиб, когда ей еще не исполнилось пяти лет.

Таким образом, Аврора привыкла воспринимать мужчину в своей жизни, словно праздник - шум и оживление, он здесь ненадолго, все улыбаются - ни в коем случае не как повседневность. Став взрослой она продолжала ждать от мужчины ненавязчивого присутствия время от времени, присутствия–подарка, и, разумеется, это заблуждение мешало ей строить длительные взаимоотношения.         

Своей матерью Аврора восхищалась. Бывшая танцовщица была необразованна, невоздержанна на язык и тяжела на руку, однако, обладала врожденной поэтичностью и хоть и примитивным, но вкусом к прекрасному. Главные же ее достоинства для дочери заключались в свободолюбивом и вместе с тем самоотверженном характере Софи, в смелости и независимости ее нрава. С одной стороны, мать любила отца, не на словах, а на деле готова была идти за ним на край света, что и доказала своей поездкой в Испанию, когда Морис служил там под командованием Мюрата, с другой стороны, не стесненная светскими условностями она руководствовалась будто бы исключительно собственной волей. Аврора предпочитала не вдаваться в подробности жизненных перепетий, сделавших ее мать такой, а не иной, приписывая все, что ей в матери нравилось природным ее качествам. 

Вместе с тем, Софи была не только свободолюбивой, но и бедной, и практичной: зачем ей ребенок, которого можно удачно пристроить? Она оставила Аврору бабушке, а сама уехала в Париж, устраивать свою новую жизнь. Девочка восприняла это как предательство: ее бросили, отдали тому миру, что мать столь блистательно презирает. Бабушка желала сделать из внучки девицу, „привлекательную внешне, тщательно одетую и изящную в обращении”. Чтобы перевоспитать Аврору госпожа Дюпен определила ее в женский августинский монастырь английского религиозного братства в Париже.

Оставшись один на один с миром, девочка как никогда раньше ощутила себя сиротой, надеяться ей было не на кого, и обида на мать постепенно начала подпитываться стыдом: Аврора помнила – ей не позволяли забыть – о своем „неблагополучном” рождении, она не просто слышала от окружающих, она восприняла, вобрала в себя осуждение со стороны бабушкиных знакомых, самой бабушки, случайных людей: мать для света „падшая женщина”, а она – „дитя порока”. Вместе с тем, восхищение матерью никуда не исчезло. Аврора желала бы походить на легкомысленную Софи, ей подражать, не чопорной же мадам Дюпен. В своих фантазиях она украшала незамысловатый мир своей матери впечатлениями, почерпнутыми из книг.

Религиозная среда, в которой она очутилась в монастыре, направила ее по пути экзальтации. Аврора искала утешения, и обрела его. Из всех наставлений в христианской вере она слышала только то, что желала слышать. Для нее – „запятнаной” грехами матери, словно зараженной постыдной болезнью, виновной раньше любой вины, в том самом возрасте, когда из девочки выростает девушка, и когда женщина уже как бы стоит на пороге, приглашая во вселенную взрослости, такую пугающую и манящую - откровением прозвучали слова Христа из Евангелия от Матфея: „Я пришел призвать не праведников, но грешников”, и притчи о пропавшей овце и блудном сыне: „на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии”. Аврора полюбила Бога вместе с грехом, дающим возможность раненой душе прибегнуть к Божьему милосердию. Провинения матери вполне плотского свойства и ее собственное созревание указали девочке, где главный источник сладости – в отвергаемой сексуальной порочности. Именно, не в избегании порока, а в акте его признания. Сперва она принялась истово каяться словно бы вместе с матерью и вместо матери, скоро, однако, мать отошла на второй план, осталась лишь она – юная Аврора - наедине с постоянно дарующим ей прощение Христом, для чего ей понадобились личные прегрешения, в коих не было недостатка: „нечистые” помыслы, „недозволенные” фантазии побуждали ее вновь и вновь просить Спасителя о снисхождении. В то же время, поскольку образ Христа неотделим от истории Его добровольного мученичества, Аврору захватили мысли о принесенной Им жертве. Правда, не претерпенные муки и смерть занимали девушку, а только готовность пострадать, описание же подвига Христа оставляло ее, в сущности, ровнодушной, и она удивлялась собственной черствости. Немалую пищу ее воображению поставляла чисто внешняя сторона самоуничижения, не более. Принимать близко к сердцу чьи-то страдания, значит сострадать, этого она не хотела. Она слишком отдавалась участию к самой себе и надолго задержалась в круге греха-покаяния.

По мере взросления Авроры, ее набожность превратилась в страсть: „Я буквально горела, как святая Тереза; я не спала, не ела, я ходила, не замечая движений моего тела...” Девушка начала воспринимать Христа интимным другом, возлюбленным своих мечтаний, но признавшись на исповеди в своих мистических переживаниях, в стремлении слиться с Богом, она получила отповедь духовника – мудрого иезуита. Отец Премор усмотрел в ее заигрываниях с мистикой много гордости и посоветовал бабушке поскорее выдать созревшую девицу замуж.     

Авроре шел шестнадцатый год, и она понятия не имела, чего хочет. Бабушка тяжело болела, внучка оказалась предоставленной самой себе в ее поместье. Тут с Авроры быстро слез наносной мистицим, она „вернулась к природе”, увлеклась уклончивым скептиком Монтенем и „натуралистом” Руссо. По-настоящему серьезных философов она не понимала, ей чужды были слишком отвлеченные рассуждения, она торопилась жить, дышать полной грудью, скакать на лошади до шума в ушах, купаться в ледяной воде, не спать ночами, потому что луна красива, словно во сне, не вставать с постели днем, потому что сладостно предаваться полуденной истоме. Жизнь в деревне не предлагала Авроре особых изысков: каждый день одно и тоже, впору заскучать... Одно хорошо – у нее есть свобода – превосходный дар, ежели умеешь им пользоваться.

Подруги по пансиону в Париже начали выходить в свет, вернее, их вывозили родственники, у Авроры такой возможности не было, и это ее мучило против ее воли – не перед кем блистать в глуши... Нет, она не желала становиться лицемерной, зажатой, улыбаться незнакомцам хочешь-нехочешь, показывать себя, будто товар в витрине модного магазина. Среди бесхитростной природы она ощущала себя личностью, цельной, истинной и искренней – здесь же не перед кем притворяться! – она выработала собственные принципы независимой и гордой натуры, имеющей смелость не поступаться собой: отныне только она сама себе законодатель и судья, кому как не ей знать, что для нее зло, а что благо, она называла себя идеальную, ту, какой она стремилась быть, „Праведник”: „Праведник прежде всего правдив, и это требует от него высшей силы, так как мир – не что иное как ложь, обман и суетность, предательство и предрассудки”; „Праведник не имеет пола, по воле Всевышнего он может родиться мужчиной или женщиной, но мораль одинакова для всех, будь то генерал армии, или мать семейства”. Она не собиралась мириться с подчиненным положением. Символом отказа от „женских штучек”, унижающих личность, стала мужская одежда. В платье она для всех „молодая особа”, „девица на выданье”, а в брюках она преображается: кто осмелится ждать от нее кокетства, жеманства? Ее часто принимают за парня, и ей это льстит. Она не замечает, что таким образом ставит мужчину выше женщины. Она противопоставляется с одной стороны светским фальшивкам в бриллиантах, с другой, провинциальным дурочкам в кружевных чепчиках. Она интереснее целого сонма и тех и других, она – оригинальна.

Стоит ли говорить сколь негативно смотрела она на брак. Особенно на брак по рассчету – циничную сделку, где деньги и происхождение являются решающими факторами, внешность женихов и невест рассматривается, словно речь о животных – представителей породы, а о взаимной симпатии и не заикаются. Немало претендентов перебрали они с бабушкой, в основном из местного беррийского дворянства. Ни один не подходил. Тем паче и Аврора не безупречная невеста: она, правда, законнорожденная, но в „неудачном” браке, да и чистота крови ее отца вызывала сомнения, фантастического приданого за нею не давали, хотя, со смертью бабушки девица становилась владелицей Ноана и отеля Нарбонн в Париже, однако, по-настоящему знатным сих приобретений казалось мало. 

Когда мадам Дюпен скончалась в Рождество 1821 года Аврора так и оставалась несосватанной. Бабушка назначила ее опекуном графа Рене де Вильнев, внука собственного мужа. Перед Авророй открывалась возможность выйти в свет, ибо Вильневы вывозили свою дочь Эмму, и, конечно, подопечная графа составляла бы ей компанию... Аврора испугалась: она не хотела играть вторую роль, не хотела, чтобы ее в глаза ли за глаза попрекали плебейством матери, еще более страшилась она перспективы быть выданной замуж против воли, ведь опекун не родная бабушка, противиться чужим людям куда сложнее, а уж они, эти Вильневы, непременно, вздумают устраивать ее будущее по своим понятиям. Аврора вызвала в Ноан Софи, и уехала с нею в Париж.

Впрочем, девушка с трудом переносила смену обстановки, не улучшившую ее положения. Ей хотелось бы замуж, вернее, хотелось лишиться невинности, что неотделимо было для нее от замужества, смертельно хотелось общаться с мужчинами, только она не смела себе в том признаться и мучилась не понимая отчего. С приходом весны у Авроры начались спазмы в желудке, отказывающемся принимать пищу, так отвергала она свою неустроенность. Практичная мать верно истолковала симптомы и решила поправить Авроре здоровье в поместье товарища покойного мужа по оружию, отставного полковника стрелкового полка Ретье де Плесси и его супруги, живших недалеко от Мелёна. У них запросто бывали молодые офицеры, пусть дочь выбирает жениха.                    

Аврора незамедлительно вылечилась, хотя волокитство военных ей претило, стоило какому-нибудь офицеру явно показать, что она объект его притязаний, она его отталкивала: в сей отвратительной игре роли расписаны заранее, ей отведена участь дичи, мужчинам – охотников, даже если в итоге их обоих ожидают брачные узы. И все же, Аврора нашла себе мужа именно в этой среде: Казимир Дюдеван не вел себя развязно, напротив, он казался сговорчивым, не беседовал с ней ни о „любви”, ни о деньгах, был спокойным, непритязательным, старше ее на девять лет, с военной выправкой, напоминающей покойного отца – он ей подходит! Ему не поставить себя выше жены, ведь он бастард, родившийся от связи барона Дюдевана и служанки.

Чета де Плесси ратовала за этот брак. Однако, вдруг воспротивилась мать. Софи навела справки в Париже, оказалось, тот, кого прочили ей в зятья, беден, так как хоть барон и признал сына, наследство он оставил жене баронессе. Когда еще Казимир доберется до отцовского состояния? И потом, не для того Софи удачно устроила свою дочь, чтобы та вновь спускалась вниз по социальной лестнице. Ей бы выйти за настоящего дворянина...

Разумеется, Аврора настояла на своем. Она приняла предложение Казимира Дюдевана. Свадьба состоялась в Париже 10 сентября 1822 года. После церемонии молодые уехали в Ноан.

И практически сразу Аврору ждало разочарование. Разочарование, в котором некого винить: Казимир не изменился, не оказался лицемером, он, на самом деле ценил спокойствие и нехитрые повседневные радости. Он любил ходить на охоту, перекинуться в картишки, хорошо покушать и выпить, порассуждать о политике на местном уровне. Вот, собственно, и все его интересы. Он был таким обыкновенным. Если не сказать примитивным. Аврора пыталась закрывать глаза на это, и уверяла не только своих подруг, но и себя, что просто души не чает в милом муже. С ним не о чем поговорить? Он засыпает над книгой? Пусть: „я где-то читала такую мысль: для того, чтобы любовь супругов была совершенна, надо иметь одинаковые принципы при несхожих вкусах”. Кризис в семейной жизни получил отсрочку: Аврора быстро забеременнела. Казимир держался как положено счастливому будущему отцу, с удовольствием выполняя ее капризы. Догадывалась ли Аврора тогда, в первые месяцы совместной жизни, об его изменах? Впрочем, назвать ли это изменами? Казимир и здесь вел себя „правильно”, придерживаясь золотой середины, не развязнее и не скромнее, чем принято среди провинциальных помещиков: задирал юбки служанкам.

Аврора родила здорового мальчика и назвала его в честь деда Морисом. Казимир заправлял Ноаном пока она болела. Совместные развлечения супругов сводились к вечерней игре в пикет, по окончании которой выигрыш той или иной стороны шел на лакомства. Казимир упрекал жену в холодности. Она все чаще уклонялась от близости с ним, так как не получала удовольствие в постели: „мужчины никак не могут понять, что для них развлечение, для нас является мукой”, „материнство, конечно, дает невыразимое счастье, но это счастье в любви или в браке приходится выкупать такой ценой, что я бы никому этого не посоветовала”. А впереди ей виделась череда похожих словно отражение на отражение лет рядом с постылым мужем... Аврора заставляла себя терпеть, ведь она сама его выбрала.

Одним прекрасным весенним утром 1824 года за завтраком госпожа Дюдеван „неожиданно залилась слезами”. Супруг пришел в бешенство: разве приключилось несчастье? что за бабские штучки? Она сама стыдилась своего порыва. Было решено сменить обстановку. Сперва супруги отправились в тот же Плесси, к друзьям, где Аврора вела себя вызывающе (по ее мнению - ребячливо), что невероятно раздражало Казимира. Но возвращаться в Ноан не хотелось ни ему, ни ей. Они боялись оставаться наедине, избегали выяснять отношения. Даже видимость счастливой жизни улетучилась. Аврора жаловалась на сердцебиение, головные боли, кашляла и воображала, будто у нее начинается чахотка. Убежденный, что все болезни существуют только в фантазиях жены, Казимир злился, обзывал ее дурой, сумасшедшей.

В конце концов, он прибег к испытанному матерью Авроры средству: отвезти недужную туда, где она никогда не бывала. Супруги Дюдеван отправились погостить в имение отца Казимира в Гильери. Новые впечатления, новые знакомства... Аврора искала, продолжала искать, не зная чего, вероятно, идеал. Там, в Гаскони, она встретила свою „первую любовь”. Кавычки неизбежны не потому что она ошиблась в выборе, или была неискренна, просто несчастная молодая женщина уже успела основательно запутаться и утратила умение любить раньше, чем обрела его. Вымыслы и ворох дурно согласованных между собою идей заменили ей отношения с реальным человеком. А он – настоящий – товарищ прокурора в бордосском суде Орельен де Сез двадцати шести лет от роду, каким он виделся ей? Родственной душой. Он много читал, он рассуждал. Он думал как она, только лучше умел выразить свои мысли, он говорил: для него внешность не главное, он ценит в женщине ум, говорил, мораль – не более, чем предрассудки ограниченных людей. Аврора соглашалась со всем. Однако, мужу она изменять остереглась. Она еще не была готова не только презирать общественные условности, но и разрушать их собственным примером. Отношения с Орельеном приносили ей немало радости, интеллектуальной и духовной. Аврора вообразила, будто удобно любить одного (для горнего), продолжая сожительствовать с другим (для повседневности).

Однажды Казимир застал жену и ее друга за интимной беседой – слишком близко по его мнению они сидели, похоже, Аврора положила голову на плечо Орельена. Вышел конфуз, муж не стал поднимать скандала, о нет, он безумно испугался... огласки. Изменяет ли ему благоверная – вопрос второй. Аврора уверила супруга в том, что позволила себе лишь платонические отношения. Казимир принял ее объяснения. Скоро смерть барона Дюдевана заставила молодую чету покинуть Гасконь и вернуться в Ноан. Аврора переписывалась с Орельеном с ведома Казимира, извлекая из сложившейся ситуации столько приятностей, сколько была в состоянии извлечь: она воскресила схему самоудовлетворения ученических лет – ее влечение греховно, и она готова каяться, хотя и не виновна в строгом смысле слова – только религиозный подтекст исчез из трио: возлюбленный, Аврора и тот, кто имеет право требовать у нее отчета.

Трусость и малодушие Казимира она провозгласила добротой и благородством: лишь возвышенная натура способна понять, даже принять усложненный вариант брака, предложенный ею. Сговорчивый супруг должен играть отведенную ему роль, не лишаясь достоинства.

Кроме прочего, она воспользовалась замешательством Казимира, чтобы заняться его воспитанием. Аврора ставила Орельена ему в пример: вот, пожалуйста, существуют на свете мужчины для которых женщина не объект вожделения и хозяйка дома, почти прислуга, а интересный собеседник, заслуживающий уважения. Бедолага попытался читать Паскаля, приобрел английский словарь: надо, оказывается, нравиться собственной жене. Аврора составила хартию их семейной жизни, где в седьмом пункте значилось: „Мы будем счастливы, безмятежны, мы изгоним сожаления, горькие мысли. Мы будем соперничать в том, кто из нас ведет себя безукоризненнее”.

Орельен придерживался монархических взглядов, Казимир же как и Аврора слыл либералом. Политика сделалась общим увлечением супругов Дюдеван: они принялись оказывать поддержку местному кандидату от оппозиции. Но все-таки... Все-таки ей по-прежнему чего-то не хватало. Казимир Добрый, Казимир „не обманутый муж”, не выдерживал сравнения с красноречивым Орельеном, и безвозвратно утратил какое бы то ни было уважение своей жены, ее же отношения с отсутствующим милым чахли день ото дня. Аврора начала чудить. Верная супруга и заботливая мать сделалась хулиганкой. Товарищами ее сумасбродств стали молодые люди, разделяющие ее политические взгляды: они бегали ночами по дорогам и по улицам Ла Шатра, будили обывателей и вспугивали парочки, распевали серенады, отплясывали бурре на танцах, пока Казимир мирно храпел в своей постели.

Тогда она столкнулась лоб в лоб с двойной моралью, укоренившейся в обществе: ее осудили, про нее распускали грязные сплетни, тогда как мужчинам, вытворявшим то же самое, что она, и более того, все сходило с рук. Разумеется, Аврора и раньше знала каково положение вещей в нашем не лучшем из миров, но, с одной стороны, Орельен расширил ее интеллектуальные горизонты, укрепил ее сомнения, развил в ней критический дух, с другой, просто иметь представление о чем-то недостаточно, испытать на собственной шкуре – совсем иное дело. Она возмутилась несправедливостью. Женщине предлагали только три роли, первые две из которых внешне совпадали: подчинившейся устоям лицемерки, позволяющей себе тайный бунт, иначе говоря, тайный разврат, или дуры, принимающей наставления общественной морали за чистую монету, либо же открытой распутницы. Аврора отказывалась от всех этих ипостасей с негодованием. И куртизанки и матроны равно находились в рабстве, зависимые от чувственных притязаний противоположного пола. Она видела насколько она выше тех, кто ее порицает, ведь обыватели не думают, а повторяют за другими, пережевывая расхожие истины, на поверку оказавшиеся ложными. „Ложная истина”, Боже, какой оксюмюрон! У Авроры голова шла кругом от осознания собстенного превосходства – она опередила время, она – женщина будущего. Современники ее в большинстве своем низки, порочны, двуличны. Она проходит мимо них гордая и недоступная, ей нечего стыдиться, она ищет идеал, ищет любовь...

Опять она в поисках любви и идеала. А кто прилагает усилия, тот всегда найдет. Аврора вновь увидела своего давнишнего знакомого Стефана Ажассона де Грансань, и он пленил ее. Грансань считался эрудитом, слыл мотом, выглядел больным, „полу-чахоточный полу-безумец”, совсем не брутальный и недостаточно мужественный несмотря на носимую им бороду, и, вместе с тем, старающийся оставаться активным в отношениях, тогда как, грубоватая, неженственная Аврора охотно принялась поддерживать иллюзию собственной пассивности. Ей очень хотелось получать. Совершенно не хотелось давать ничего взамен. Главное, ни в коем случае не подчиняться мужчине. Ей казалось, она обрела необходимое хрупкое равновесие. С Орельеном она повстречалась „слишком рано”, тогда Аврора еще не набралась смелости, теперь, со Стефаном, она немедля изменила мужу. Мужу и Орельену.

Казимир смирился. Взамен ему тоже предоставлялась свобода. Супруги жили к тому времени в разных комнатах. Орельен же внезапно нагрянул в Ноан ранним утром начала сентября 1828 года и застал свою духовную возлюбленную на большом сроке беременности за шитьем детского приданого. Не суть важно, дошли ли до „ее второго я” слухи о том, что Аврора понесла не от законного супруга, подозревал ли он нечто подобное: кричащее противоречие между ее разглогольствованиями о предпочтении всего небесного прозе сей юдоли скорби, контраст между экзальтированными фантазиями о целомудренной жизни и физиологическим доказательством обратного ошарашили его, или отрезвили, верно и то и другое. Женщина якобы пребывающая в сферах чистого мышления предстала в своем более, чем приземленном обличие, оказывается, она отнюдь не чужда тому, что сама именовала пошлым и гнусным. Орельен удалился, подавленный, расстроенный – тяжело лишаться иллюзий.

Вскоре, 13 сентября, в Ноане на свет появилась дочь Стефана де Грансань и мадам Дюдеван. Малышку окрестили Соланж. „Добрый Казимир” признал ее своей. Супруг-рогоносец не заводил разговора о разводе. Ему попросту некуда было бы податься, так как имение его покойного отца принадлежало мачехе. Аврора, со своей стороны, пока не спешила от него избавляться, хотя Казимир дурно распоряжался деньгами, имение приносило все меньше доходов, к тому же он ухитрился купить у некоего господина Дегранжа существующий только на картинке корабль.

С Орельеном объяснения тоже не последовало. Их вялая переписка тянулась еще некоторое время, пока совсем не заглохла как бы сама собой.

Аврора продолжала встречаться с де Грансанем, главным образом во время своих наездов в Париж, где она останавливалась на квартире, предоставленной ей сводным братом Ипполитом Шатироном.

Наступил 1830-й год. „В Ноане вторник похож на среду, среда на четверг и так далее. Только зима и лето вносят некоторое разнообразие в это прочно застоявшееся существование... Благодаря моей возвышенной философии или же моему глубокому ничтожеству мне хорошо везде”, - писала Аврора. Единственным ее развлечением были поездки (разумеется, без мужа) к знакомым в Ла Шатр и окрестности. Стефан не то чтобы разочаровал, но утомил ее, она более не находила его ум исключительным, по крайней мере, не считала его уже достойным взгляда снизу вверх, ее интеллектуальное пробуждение начало приносить плоды – Аврора решила писать. О себе, о ком же еще? Она и раньше любила выносить на бумагу все свои мысли, теперь ей захотелось придать им более определенную форму. Она считала что неостроумная в разговоре с пером в руке умеет выразить себя, находчивость не изменяет ей за письменным столом, она подбирает яркие выражения, нужные слова. Не в этом ли ее призвание?

Связь с отцом ее дочери растворилась в будних днях постепенно, как угас и пыл отношений с Орельеном, к тому же, Стефан был женат, она замужем, Аврора не перелистнула эту страницу, просто оставила их историю пылиться в сторонке, навсегда раскрытой на одной и той же главе. И тогда ее познакомили с молодым человеком по имени Жюль Сандо.

Аврору захватила страсть доселе ей неведомая. Она не сразу поняла, что с ней творится, и призналась ему в любви раньше, чем себе самой в силе своих собственных чувств. Она потеряла голову: студент Сандо – юный Стефан, только без претензий ученого - кроткое создание, наивный, простодушный, не станет, да и не сумеет навязывать ей ни взгляды, ни понятия, ни образ жизни, он моложе ее, неопытен, и, главное, он – нежный блондин, словно ангел с лубочной картинки - безумно привлекателен. С Сандо Аврора могла наслаждаться собственным превосходством, и надеялась утолить снедавшие ее страсти. Между тем, молодую женщину перестало удовлетворять застойное состояние, ей страшно захотелось покинуть провинцию. Пора в столицу, в Париж... Там интересные люди обмениваются передовыми идеями, новаторские пьесы ставят в театрах, впечатления окружают тебя со всех сторон, с утра до вечера, а она, ведь, не одна, с нею обожаемый любовник.

Аврора заявила мужу:

- Я хочу получить пансион. Я еду в Париж. Дети останутся в Ноане.