Франц Энгел

К началу XVI века можно говорить о существовании во Французском королевстве трех видов поединков: судебный, военный и турнирный. 

Традиция первого уходит корнями далеко в прошлое. Судебный поединок устраивался не для того, чтобы покарать предполагаемого виновника преступления, а ради торжества справедливости, ибо считалось: Бог дарует победу правому, неправый же будет повержен. В ХI-ХII вв. Божий суд прочно укоренился в местных записях обычного права, к нему прибегали часто, по многим поводам. В ХIII-ХIV вв. французские короли не раз пытались ограничить подобную практику. Так, в 1306 г, Филипп Красивый обнародовал ордонанс, согласно которому судебный поединок мог быть разрешен только самим королем или Парижским парламентом, причем исключительно по уголовным делам и при следующих условиях.

1. Преступление должно быть тяжким (государственная измена, убийство, изнасилование, клятвопреступление и т.д.), предусматривающим в качестве наказания смертную казнь.
2. Для обвинения конкретного лица должны быть серьезные основания, а само преступление (наличие трупа, явного ущерба и т.п.) - должно быть очевидным.
3. Должны существовать противоречия в доказательствах, если виновность полностью доказана, то оправдываться при помощи поединка недопустимо.

На поединок нельзя было вызывать духовное лицо, старика или калеку, но при согласии на Божий суд те могли выставить вместо себя так называемого «заместителя» или «защитника».

Поражение одной из сторон служило решающим доказательством вины и предполагало дальнейшее наказание в соответствии с тяжестью содеянного.

Военный поединок - иногда совершенно беспощадный бой, где, случалось, побежденного добивали, хотя выкуп брали много чаще – мог происходить до всеобщего сражения, перед рядами враждующих армий (дрались полководцы, либо самые сильные рыцари), и его исход бывало решал противостояние; во время боя, так как, в сущности, средневековая битва на копьях и мечах разбивалась на череду поединков; после боя, если рыцари-враги продолжали выяснять отношения силой оружия, даже после того как одна из армий понесла поражение. 

Во время Столетней войны между французскими и английскими рыцарями часто происходили столкновения один на один и настоящие сражения между равными по числу участников отрядами.

Наконец, особый вид рыцарского поединка, который может быть назван «спортивным» - турнир. Это демонстрация воинской доблести, ловкости и умения. Наградой победителю служила слава. Смерть, или увечье побежденного не были редкостью, но совсем не являлись целью, здесь печальный исход приравнивался в несчастному случаю. Турнир схож с Судебным поединком торжественностью и большим количеством правил, регламентирующих его проведение. Устроителем турниров выступал сам король, либо другой знатный сеньор.

Рыцарские состязания уже отживали свой век, когда в 1559 году любитель старинных обычаев король Генрих II устроил в Париже турнир, более того, пожелал самолично в нем участвовать, и во время боя капитан Монтгомери случайно убил его обломком копья, угодившего сквозь забрало шлема прямо государю в глаз. С тех пор летописцы шутят, что этот удар изменил лицо истории Франции, а турниры в королевстве были намертво запрещены.   

В армии кровавые потасовки казались неизбежными. Маршал Вьейвиль (1509-1571) писал, например, в своих мемуарах, что после снятия испанской осады с города Меца французы были настолько воодушевлены победой и так горды собой, что «ежедневно сражались на шпагах в тавернах или прямо на улицах из-за споров по поводу того, кто из них проявил больше доблести и оказал большую услугу своему королю. Иногда это были капитаны, отстаивавшие честь своих солдат, но чаще солдаты сражались за своих капитанов. За неделю случалось как минимум пять или шесть подобных ссор при полном пренебрежении военной дисциплиной и отсутствии уважения, с которым надлежит относиться к оружию». Так что с 1550 года поединки в армии регламентировались королевским ордонансом – по нему разрешалось вызвать обидчика на честный бой исключительно с разрешения полковника. Дворяне легко обходили этот закон, переезжая в военный лагерь другого полководца, нередко обращаясь с просьбой на поединок даже к вражескому командующему.  

Судебный же поединок становился анахронизмом как и турнирный. Прежде всего, за несколько веков своего существования количество судебных ошибок – когда поверженный в поединке и осужденный впоследствии оказывался невиновным – основательно его дискредитировали. С другой стороны, архаичная процедура отвращала от подобного способа улаживания конфликтов. Гвозди в гроб судебных поединков вбили во-первых, неудачный бой Сарзе-Веньер, когда в 1538 году под председательством короля Франциска I, они пытались драться у барьера на парных шпагах, а в итоге «очень быстро стало видно, что ни тот ни другой совершенно не умеют обращаться с оказавшимся у них в руках оружием, причем поняли это не только зрители, но и сами бойцы — они отбросили парные шпаги и достали кинжалы с видимым намерением перейти в ближний бой. Однако король, решив, что с него довольно этого жалкого зрелища, бросает на арену свой жезл, прекращая тем самым дуэль. Сарзе и Веньеру приказано помириться, и они покидают поле боя, скорее потеряв, чем выиграв в отношении репутации»; во-вторых, исход боя Шастеньере-Жарнак 1547 года в резиденции Генриха II, когда вопреки ожиданиям двора погибает королевский фаворит Шастеньере, причем поверженный наземь несмертельным обманным финтом под коленную чашечку: «В полной уверенности, что встать раненый уже не сможет, Жарнак подходит к королевской трибуне с вопросом, признан ли он теперь отстоявшим свою честь, в каковом случае он готов с удовольствием выдать Шастеньере королю. Раздосадованный поражением своего любимца, король хранит молчание. Упавший тем временем пытается встать на ноги, чтобы наброситься на Жарнака, но последний наставляет на него острие меча с криком: «Не двигаться, убью!» — и Шастеньере снова падает со словами: «Так убей же!» Король, после недолгого обсуждения, соглашается принять раненого, чья репутация в таком случае остается нетронутой, ибо он не сдался, но вынужден благодарить победителя за милосердие. После этого друзья могут подойти к раненому и оказать первую помощь; хирург перевязывает его рану, но тот настолько расстроен поражением после всей своей похвальбы, что срывает повязки и в итоге умирает», а Генрих II клянется с тех пор больше не давать разрешений на подобные бои.

Итак, законным остается лишь поединок военного времени, однако в 1559 году подписанием Като-Камбрезийского мира завершается период Итальянских войн (1494-1559), и дворян Франции одолевает страх умереть в своей постели от болезни, ибо в мечтах они грезят о «красивой кончине» с оружием в руках.

Презрение к смерти, постановочная организация собственной гибели являлись частью представлений дворянина о самом себе. Стремясь красиво умереть, дворянин отрешался от власти мирских благ, становился свободным человеком, осознавая свой долг только перед Господом Богом и обязанность согласовывать свое поведение только с Ним одним. Самый популярный поэт эпохи Ронсар пишет:

 

Чтобы познать радость славной кончины,

Пролей свою кровь в сражении на поле боя,

Докажи правильность свершенных тобою поступков

Смертью, достойной безмерной славы,

Ибо, как единодушно решено было,

Красивая жизнь влечет за собой красивую смерть.

 

Хотя, в сущности, с широким распространением огнестрельного оружия стало сложно проявить «истинную» доблесть на поле боя. Весьма проблематично петь оды «прекрасной» смерти, когда бойцу отрывает голову пушечным ядром.  

В мирное время «красиво умереть» еще труднее. Развитие судебной системы привело к тому, что все материальные споры дворяне предпочитали решать в суде. Неразрешимыми оставались только конфликты, касавшиеся чести, иначе говоря, доброго имени, которое считалось постыдным обсуждать с судейскими чиновниками. Личные оскорбления смывались кровью: «Противники выезжали в леса и поля, что создавало массу возможностей для злоупотребления — часто это было поддевание одним из бойцов кольчуги под камзол, ведь дрались уже не в доспехах, а в обычной одежде; бывало и такое, что один из участников предстоящего боя, страшась его, подсылал своих людей, чтобы те в засаде поджидали его противника и нападали на него по дороге. Возможность попасть в засаду вскоре привела к тому, что обе стороны стали являться к месту дуэли в сопровождении кучки друзей и сторонников, в результате чего злоупотребления увеличились, и благородных дворян стало погибать еще больше». Поводом для такой частной войны могло послужить что угодно, от мести до мнимой обиды: резкого слова, даже косого взгляда. Положения ордонанса с весьма показательным названием «Против убийств, которые ежедневно происходят в нашем королевстве», посвященного в первую очередь убийствам из засады (guet-apens) и внезапным вооруженным нападением (riхе) постоянно нарушались. И по выражению Брантома (1540-1614): «дворяне гибли как мухи».

Повернулся спиной к противнику – легкомыслие, не добил раненого и обезоруженного – попустительство. Таковы расхожие представления того времени. Только где же здесь место чести? Еще свежи были в памяти куртуазные правила традиционных публичных поединков и частные стычки начали постепенно обрастать формальностями: драться один на один, одинаковым оружием, позволять противнику поднять выбитую из рук шпагу, заменить сломанный клинок и прочее. Секунданты отныне выступали гарантами того, что до условленного боя на стороны не будет совершено нападения.

Из-за частоты происходивших тогда дуэлей среди историков принято мнение, будто ко второй половине XVI века у дворян сформировалось некое чрезвычайно щепетильное отношение к собственной личности. Да, поводы для вызова зачастую были пустячными, существовало даже понятие «записной дуэлянт», который «дерется потому что дерется». Однако, по моему мнению, скорее наоборот, не особая обидчивость стала причиной «дуэльной лихорадки», а легкий способ доказать свою доблесть: дрались тем оружием, которое постоянно носили при себе.

Идеология дуэли оттачивалась в дискуссии с ее противниками.

Католическая церковь осудила любое разрешение споров силой. Тридентский Собор (1545 -1563) в своём 19-ом каноне запретил государям устраивать судебные поединки под угрозой отлучения («Отвратительный обычай дуэлей, произошедший от самого Дьявола, чтобы одновременно погубить душу и тело, должен быть полностью выкорчеван с христианской земли») и объявил отлучёнными всех участников, секундантов и зрителей данного действа, ведь дерущиеся оказывались одновременно повинными в грехах убийства и самоубийства, а также гордыни и гневливости. Но в условиях Религиозных войн (1562-1598) галликанская (французская) церковь не приняла постановления Тридентского собора.

Короли, со своей стороны, долгое время занимали двусмысленную позицию: 10 июля 1547 года - не только финальная точка судебного поединка во Франции, но и момент, начиная с которого французские монархи самоустраняются от своей роли арбитра в делах чести. Причем наследники Франциска I стали жертвой политической пропаганды этого монарха-рыцаря. Возрождение рыцарской идеи стало своего рода идеологическим капканом: король, как первый дворянин королевства, не мог пойти против законов чести, не уронив при этом собственного авторитета в глазах своего воинственного дворянства. Под влиянием идей абсолютизма французские монархи постепенно изменили свое отношение к дуэлям: с 1566 года эдиктом короля Карла IX любой участник дуэли приговаривался к смертной казни. Правда, многочисленность поединков сразу сделала эдикт невыполнимым. В исторической литературе хорошо известна следующая цифра: за неполных 20 лет правления Генриха IV на поединках по разным подсчетам погибло от 6 до 10 тыс. дворян... и было роздано более 7 тыс. королевских прощений дуэлянтам.    

Военачальникам честный поединок представлялся предпочтительнее потасовок, когда на помощь дерущимся прибегают друзья, родственники и земляки. По мнению Ла Ну (1531-1591), полностью избежать дуэлей невозможно именно потому, что мужчины всегда остаются мужчинами, по своей природе склонными к ярости и мести. К этому присоединяется представление дворянства и военных об оружии как «наиболее достойном инструменте, который поднимает человека к чести». И коль скоро честь ставится в прямую зависимость от силы оружия, обращение к насильственным методам решения абсолютно любых вопросов становится неизбежным. Как пишет уже упоминавшийся Брантом, дворянину надлежит отомстить или умереть самому, «забывать обиды, как велит Бог и его заповеди, хорошо для отшельников, а не для... истинного дворянства, носящего на боку шпагу, а на ее конце - свою честь». Маршал Таванн (1509-1573) считает, что дворянин просто обязан уметь фехтовать, так как фехтование развивает отвагу и ловкость, позволяет защитить себя и свою честь, но оговаривается: это искусство вселяет в человека надежду убить и не быть при этом убитым, поскольку у хорошего фехтовальщика огромное преимущество над противником, в чем, кстати, мало чести для дворянина - он должен беречь себя для войны. Парировать и драться для собственного удовольствия умеет любой солдат и убийца, для которых это дело привычное.     

Истовыми противниками дуэлей выступили королевские юристы. Они осудили понимание дуэлянтами природы чести как качества, независимого от воли монарха и стоящего выше интересов отечества, законов государя, естественного желания сохранения жизни и материальной выгоды. Некоторые авторы вовсе отказывали дворянству в праве на какую-то особую честь, ибо для человека нет высшей чести, чем религиозное благочестие, как писал Бертран де Лок: «Хочешь жить с честью? Живи как христианин». Наиболее частые и общие эпитеты, употребляемые авторами антидуэльных трактатов рядом со словами «честь» и «доблесть» дворян и военных,  - «ложные» (fauses) и «пустые» (vains). Второе: по мнению многих юристов того времени, например Габриэля де Треллона, честь должна подчиняться государю и его правосудию. И если люди шпаги ошибочно полагают, что такая честь - это скорее честь философа, клирика и человека длинной мантии, то им следовало напомнить, что защищать родину, государя и веру - их обязанность. Доблесть служит нравам, нравы служат законам, законы служат государству, и не может быть честью и доблестью то, что идет во вред государству. Соответственно, юристы отказывали дворянству в праве на особый порядок разбирательства дел чести и в случае оскорбления требовали от дворян обращения к обычному судопроизводству. Бюрократия навязывала дворянству собственный идеал чести - чести служащего, обязанного монарху своим положением. Дворянству шпаги отводилась роль чиновников, занимающих военные должности, чье предназначение - быть готовыми умереть за религию, родину, короля и магистратов, т.е. гражданских чиновников. То, что кодекс чести ставится дворянством выше, чем публичная власть, расценивалось как настоящий мятеж. Строптивость дуэлянтов была опасна не сама по себе, а как идеология, заражавшая все дворянство в целом духом независимости и исключительности.

Когда сословные границы размываются, когда изменяются ценности общества, дуэль для дворян становится способом самоутверждения и защиты своего статуса и репутации, методом сведения счетов, средством обратить на себя внимание, в частности знатных особ из карьерных соображений, популярным в среде благородной молодежи стилем жизни и поведения.